КРУКОВСКИЙ Н.И., профессор, доктор философских наук (Минск)

Статья Н. Круковского, обосновывающая стремления людей к красоте и объективную значимость идеалов в человеческой жизни, может рассматриваться как поддержка инициативы Mission Studio International (США), созданной для реализации кинопроекта "Красота спасет мир".

«Наше время -- время общей запутанности, время возникновения сияющих, будто бы, идеалов и их последующего исчезновения через короткий период... То, что казалось ранее чистым и светлым, ежедневно покрываетя жизненной грязью и пылью. Так исчезают сияющие идеалы, оставляя после себя отчаяние и безнадежность. В такое время одинокая человеческая душа ищет, пересматривая всё то, что казалось ценным, святым и желанным». Так ещё в 1921 году писал старательно замалчиваемый в советские времена белорусский философ Игнат Кончевский (Абдиралович), который и не думал, наверно, что слова его в наше сложное время будут звучать по-пророчески точно и метко. 

Действительно, сегодня великие, казалось бы, идеалы построения нового общества и воспитания счастливого, прекрасного человека поисчезали буквально на наших глазах, запятнанные не только жизненной грязью, но и целыми потоками безвинной человеческой крови. «Сияющие высоты» действительно оказались, по ядовито-точному выражению российского ученого и писателя Александра Зиновьева, зияющими провалами. Однако, и то, что пришло им на смену, оказалось еще отвратительнее, так как было отброшено и само понятие идеала вообще. Вместо него предлагается сейчас только циничный принцип индивидуальной выгоды да личной наживы, что базируется уже на одних только примитивных животных инстинктах. Если наличие идеала предусматривает все-таки и определенное мышление, основанное на деятельности разума, из-за которой человек именно и носит гордое звание Homo sapiens -- человек разумный, то инстинктами руководствуются только животные в двух основных своих разновидностях: хищного зверя и пассивно-травоядного быдла. Похоже, что такое несчастье и свалилось сегодня на наши бедственные головы. 

Что это так, показывает нам хотя бы пример нашей соседки России, за имперской колючей проволокой которой и мы, белорусы, имели несчастье осуществлять те некогда сияющие, будто бы, как пишет Кончевский, идеалы. Будто бы, потому, что уже тогда они не вызывали доверия, ибо под ними пряталась лживая жадность тогдашних коммунистических партноменклатурщиков с их спецпакетами, санаториями, дачами и лечкомиссиями. Однако, в сегодняшней России, куда снова хотят нас, белорусов, загнать теперешние наши властители, все это увеличилось десятикратно и стало совсем уже открытым и узаконенным. Там теперь господствуют уже преимущественно инстинкты, направленные на личную, чисто животную выгоду и командуют жадные олигархи-миллиардеры типа Абрамовича, которому, например, под непосредственную власть отдан российским правительством аж весь чукотский народ (такая судьба, кстати, ждет и нас, белорусов, на которых также точит свои зубы другой, хотя и менее удачливый, так как был уже фигурантом Гаагского международного уголовного суда, но такого же типа олигарх Бородин). Они там тоже загребли себе не только всю и так небогатую российскую экономику с ее, наоборот, богатейшими в мире сырьевыми источниками, но и формируют под свои вкусы и великую некогда культуру России. Александра Солженицына, например, столько сделавшего для России и освобождения ее от большевизма, почти никогда и никто не приглашает ни на телевидение, ни в СМИ (недавно на телепередаче, посвященной памяти актёра Ефремова, его только показали в толпе, не назвав даже по имени). Они позволяют себе издеваться над русским языком («без мата нет русского языка» -- публично заявляет бывший министр культуры России Швыдкой) и заменяют знаменитую русскую философию пустым и никчемным постмодернизмом («философия -- мёртвая наука» -- не без злорадства констатирует тот же Швыдкой). А что уж делается в сфере этики, эстетики и вообще искусства, так и произнести неловко. Стоит только вспомнить открыто употребляющих в своих произведениях тот же циничный мат писателей Владимира Сорокина и Виктора Ерофеева, режиссёра с неясной сексориентацией Романа Виктюка, совсем уж «суперпорочного» шоупевца Бориса Моисеева, соблазнительных и «бесконечно-бесстыдных», как они сами себя характеризуют, ведущих телепрограммы «Сексуальная революция», странноватого «попстилиста» Сергея Зверева или совсем уже идиотский, да простят меня, ансамбль так называемого «Комеди клаб». Вообще героем нашего времени в искусстве России вместо всё-таки благородного некогда Печорина стал даже не Гоголевский Чичиков, а совсем уж вульгарный неуч-бандюга с автоматом Калашникова наперевес, нанятый на деньги все тех же олигархов. Да и у нас в Белоруссии начинается то же, если принять во внимание относительно недавнее публичное заявление на страницах развесёлой «Комсомолки» (от 17--25 апреля с. г.) председателя Союза наших будущих белорусских олигархов Александра Потупы, что «ни один инвестор не будет участвовать в приватизации белорусской госсобственности ради каких-то высоких (!) целей». Признание не только по-своему искреннее, но и просто нахальное по цинизму. И без него известно, что «госсобственность» эта приватизируется теми олигархами не ради высоких идеалов, а просто ради собственной шкурной выгоды. А «какие-то высокие цели» (и какая же ирония тут звучит!) -- это, конечно же, культура белорусского народа, его национальное достоинство, язык, независимость и суверенитет, на которые просто плюёт как сам олигарх, так и всё белорусское руководство. Олигархи действительно, как свидетельствуют их игривые подвиги не только в России, но и в видевшем многое французском Куршевиле, метят не в «высокие цели», а, по выражению одного знаменитого русского поэта, куда-то намного ниже. Да и если бы только игривые. При их осуществлении снова, как и ранее, начинает обильно литься кровь и снова-таки кровь невиноватых, если вспомнить почти ежедневные кровавые разборки сегодняшних владельцев всё той же России... Но, как некогда писал великий Спиноза, прежде чем плакать или смеяться, нужно понимать. Тем более, когда речь заходит об идеалах, одним уж названием своим близко родственных словам «идея» и «мысль».

Действительно, слова «идеал, идеальный» всегда означали и означают в нашей жизни мысль о чем-то правдивом, добром, прекрасном и совершенном. Мысль о том, что всегда нам нужно, что желательно нам и что должно быть поэтому достигнуто обязательно. Всё это в нашем представлении и связывалось с производным словом "идеализм" в его самом широком смысле. Однако, в традиционной советской философии как философии материалистической этим словам приписывался обыкновенно только субъективный и, значит, нереальный характер. Только то, что относилось к внешнему миру и было по своей природе материальным, считалось объективной реальностью. И именно этой объективности придавалось преимущественно значение истины и других перечисленных выше идеалов. Истинным, например, субъективное уже по определению быть не могло, как об этом свидетельствует и судьба в бывшем советском обществе философского субъективного идеализма. Однако, и объективное существование идеала не допускалось, так как тогда нужно было признать и объективный идеализм, а вслед за этим и существование Бога, что для марксистской идеологии в принципе было тем более непозволительным, как дорога, по знаменитому ленинскому выражению, "к боженьке". Потому тут возникала бессмысленная путаница, и в этом неестественном, совсем алогичном расколе философского мышления можно видеть одну из причин сегодняшнего блеска и трагедии идеала. Того исчезновения сияющего, как пишет Кончевский, идеала через недолгое время. Это неразумное противопоставление двух философий -- идеализма и материализма, противопоставление взаимоисключающее и, по сути, абсолютно враждебное одно другому. На этом противопоставлении, как известно, у коммунистов базировалась классовая борьба и закреплялась она обыкновенно несправедливостью, а то и кровавым принуждением.

Сегодня же мы совсем уж попали, как говорят беларусы, из огня да в полымя. В советские времена философию только уродовали, раскалывая её на две противоположные себе стороны, уродуя тем и понятие идеала, превращая и его в вульгарное, а то и кровавое иногда "оружие классовой борьбы", как на известной скульптуре российского мастера Шадра "Булыжник -- оружие пролетариата". В наши олигархические времена уже и саму философию выбрасывают, как некогда говорили марксисты, на "мусорную свалку истории", заменив её всемогущей и циничной силой денег. Сегодня все то, что относилось когда-то к идеальным, духовным ценностям, т.е. всё правдивое, доброе, прекрасное и совершенное, стало рыночным товаром и, следовательно, продажным. Да и полезное с приятным также ценится теперь только как денежное средство обмена, и даже любовь стала таким же "обменом услугами" (кстати, и слово само "любовь" исчезло, заменившись чисто товарным термином "секс").

При исследовании природы идеала, однако, нужно пользоваться куда более нормальной, целостной философией, нежели односторонний и, по сути своей, также циничный материализм. Так называемый диалектический материализм, на котором строили систему своей идеологии коммунисты, вообще представлял собою то, что философы называют contradictio in adjecto (противоречие в определении) и что сам даже Маркс сравнивал с выражением «деревянное железо» (действительно, если это философия диалектическая, то она должна объединять в себе в диалектическом единстве и материализм и идеализм, а если она представляет собою исключительно материализм, то ни о какой диалектике не может быть и речи). Тут нужна философия, о которой мечтали лучшие мыслители мира и которая не противопоставляет, чтобы угодить нечистой политике, материальное и идеальное, а рассматривает их как две естественные стороны одной и той же также единой и целостной, по-настоящему реальной действительности. И только такая философия, как увидим ниже, как раз и даёт нам возможность понять, что такое идеал и нужны ли нам идеалы сегодня.

В настоящее время, высвободившись из недобрых тисков политиканствующей идеологии и опершись на новейшие достижения современной науки и, прежде всего, общей теории систем, мы с уверенностью можем утверждать, что и идеальное также существует и имеет даже объективный характер. Если в человеке как субъекте познания мы наблюдаем и его идеальный разум и его материально-чувственное тело, так и во внешнем ему объективном мире нетрудно увидеть две соответствующие стороны. Это, как доказывает нам теория систем, общая, идеальная структура мира и составляющие её частные, материальные элементы. То же самое можно сказать и о любом объективном предмете. Даже самая материальная машина имеет свои полностью неживые, материальные детали (элементы!) и свою фактически идеальную конструктивную схему (структура!), и только как сочетание такой идеальной схемы-структуры и таких материальных деталей-элементов существует и сама машина как определённая реальность. Структура как бы оживляет собой машину, и поэтому инженеры часто называют её, не подозревая о глубокой философской осмысленности этих слов, идеей машины. Действительно, при достаточно сложности этой схемы машина начинает даже уметь играть в шахматы, как это мы видим в современных компьютерах. И инженеры не ошибаются, называя эту схему идеей, ибо сама эта схема, а, точнее, структура, есть не что иное, как информация. Информация, если говорить вслед за Я. Ребанэ, в кристаллической, так сказать, её форме (латышский философ Я. Ребанэ определял информацию как мигрирующую структуру, что в настоящем контексте есть одно и то же). Но структура может существовать и в виде цепочки отдельных сигналов, передаваемых (мигрирующих!), например, по проволоке и существующих уже не в пространстве, а во времени. И тогда её тождественность традиционной информации, обыкновенно ассоциируемой с объективно существующим языком как носителем именно идей, ни у кого уже не вызывает сомнений. Она существует объективно, передаётся, сохраняется, а шпионы так могут её и воровать. Недаром же общая теория систем, как и кибернетика, включает в себя как существенную свою часть именно теорию информации, ибо информация в своём глубинном понимании и есть не что иное, как идея, или мысль.

Переход к пользованию такой целостной философией -- это вообще грандиозный духовный переворот, значение которого в наш несчастный обездуховленный и обезыдеаленный век еще полностью нами и не осознано. С помощью её целиком изменяется и становится куда более нормальной в целом общая картина мира. Для философов-материалистов, например, окружающая среда была только материей и вся Вселенная представлялась холодной, застывшей и неживой. И тогда, например, естественная жизнь в природе становилась для них неразрешимой загадкой. Неразрешимой, кстати, и для современной науки, так как она и сегодня фактически пользуется по традиции философией материалистической (знакомый синдром «стыдливого» материализма!). Предлагавшиеся на её базе теоретические концепции происхождения жизни постоянно оказывались неубедительными и на практике неосуществимыми. Мы не умеем и сегодня создать, например, хотя бы какую-нибудь искусственную, но по-настоящему живую амёбу (генетическое клонирование или даже созданные на основе досконально еще не изученных стволовых клеток искусственные органы, растения или, тем более, животные -- это что-то похожее на мёртвый автомат или даже на раковую опухоль (она также имеет зловеще автоматическую по своей сущности способность расти, разрушая даже собственный организм), и сегодняшняя медицина совершенно правильно остерегается предлагать их, например, в пищу. На основе этой философии физика конца ХIХ--ХХ вв. пришла было вообще к пессимистической теории тепловой смерти в будущем всей Вселенной (мы еще увидим ниже, как вредит и современной физике хотя бы даже и «стыдливый» материализм). А с середины ХХ века на основе постмодернизма как дальнейшей фазы в развитии материализма эта философия начала разрушать и самую себя, объявив войну уже и логике в целом (протесты против так называемого «логоцентризма»!) и заменив в ней истину шизофреническими «деконструкциями» и «симулякрами». В отношении человека и его общества материалистическая философия привела вообще к современному пониманию человека как только животного («голой обезьяны», по язвительному выражению знаменитого зоолога Десмонда Морриса), лишённой не только идеалов, но и разума вообще. Человеку, согласно известному американскому фильму с Шарон Стоун и Майклом Дугласом, остался только основной инстинкт -- животный секс. Если человек в прошлом гордился величиной своего мозга, то теперь ему, как пишет всё тот же Моррис, остаётся только хвастаться мощью своих гениталий. Какие уж тут идеалы! Впрочем, если такой духовный упадок и моральный развал общества сопровождается пугающе стремительным прогрессом в технике, который принимает уже неконтролируемый, стихийно-обвальный характер (сравним хотя бы интеллектуальный и морально-этический уровень, да простят они меня, наших генералов и чудовищные возможности оружия, которое находится в их густоволосатых руках!), то здесь надо задуматься куда как глубже, чем упомянутый выше Спиноза.

Другое дело философия, принятая в этом тексте. Если рассматривать не только некий конкретный предмет, но и всю Вселенную как определенную целостную систему, представляющую собою не только беспорядочно хаотическое множество материальных частиц-элементов, которое древние греки называли Хаосом, но и придающую им определенную целостность и системность структуру, то Вселенная эта предстаёт перед нами как полностью упорядоченная, живая по-своему Сущность, величественный древнегреческий Космос, материальным телом которого является Природа, а душой -- идеальная структура структур, негэнтропия, информация. Или, как для верующего человека, сила господняя и сам Господь Бог.

Очень характерно и интересно по-своему развивалось всё это в марксистско-ленинской "социалистической" России. Основатели марксизма и дальнейшей его фазы, ленинизма, были, как известно, самыми твёрдыми материалистами и заядлыми безбожниками. Маркс, например, очень не одобрял идеализм, а религию считал опиумом для народа. Ленин же так и марксова учителя великого, Гегеля, ругал "идеалистической сволочью", определяя идеализм как только ту самую ненавистную ему "дорогу к боженьке". Но когда дело дошло до решения практических задач при построении социализма, то и коммунисты вдруг вспомнили об идеалах. И хотя по-прежнему считали экономику основной базой человеческой жизни, а материальные производительные силы (т.е. машины и человеческие мускулы) основным движущим фактором общества, тем не менее стали очень много говорить об идеалах, хотя и заменяли иногда это не совсем им приятное слово более нейтральным словом "энтузиазм". Говорили так много, что английский философ Бертран Рассел стал вообще не без иронии сравнивать коммунизм с религией. Много говорили и много же вольно или невольно лгали, ссылаясь на авторитет этого некогда великого слова "идеал". Да не только лгали, но и грабили и убивали во имя идеала. Убивали совсем не виноватых людей и убивали в массовом порядке.

Этим была окончательно скомпрометирована былая авторитетность идеала, и именно по этой причине сегодня в России столь отрицательное отношение к самому этому слову. Да и у нас в Беларуси стало очень невыгодно и даже рискованно начинать на эту тему любой разговор, чтобы не попасть в компанию нашего руководства, которое, ненавидя национальную белорусскую духовную культуру и признавая в ней только то, что можно, по его собственному выражению, потрогать руками, собиралось переплюнуть российское руководство, создав идеологию... вообще без идеалов. И, конечно же, потерпело при этом смехотворное фиаско. Тот факт, однако, что даже очень не любившие идеализм российские коммунисты, хотя и куда более грамотные в философии, чем нынешнее белорусское руководство, сильное только в хоккее, не брезговали словом «идеал», свидетельствует о великой важности этого слова и означаемого им понятия. Важности и для человека и для организованного человеком сообщества, называемого у нас по традиции обществом. В чём же она заключается с сегодняшней точки зрения? Снова начнём тут, как говорили римляне, ab ovo, т.е. с самого начала.

Мы уже видели, что структура каждого объективного предмета, несмотря на свою идеальность, имеет, как и её материальные элементы, также объективный характер и, следовательно, также играет важную роль в процессе его существования. И роль эта прежде всего заключается в том, что означенный объективный предмет или явление могут существовать как реальность только при наличии в нём и структуры и элементов, причем обязательно в их подвижном, т.е. диалектически противоречивом единстве. Это хорошо уже понимали древние философы, а наиболее ясно -- великий философ Нового времени Гегель. Сегодня это уже почти банальная вещь. Любой радиоприёмник или тот же компьютер, как мы уже видели, может реально существовать только при наличии и его деталей (элементы) и его схемы (структура), причём обязательно в тесном их соединении и взаимосвязи, т.е. в их единстве. Это сегодня понимает каждый инженер, неслучайно называя эту схему-структуру идеей предмета. Так же построено природой и всякое живое существо, в котором его идеальная душа играет роль структуры, а материальное тело -- аналогичную роль элементов. Только здесь системность живого имеет уже на много более сложный, как бы многоэтажный, или, как говорят в общей теории систем, многоуровневый, иерархический характер. В таких системах их материальная сторона уже только как бы ориентируется на чисто материальные, самые мелкие части (например, физические элементарные частицы), а идеальная -- только на самую высокую и общую структуру, структуру структур Вселенной, или, с теологической точки зрения, Бога. Промежуточные же уровни-этажи носят преимущественно относительный, переходный характер. Дом, например, относительно своих кирпичей есть структура, но относительно ансамбля домов сам есть только элемент, как и кирпич, в свою очередь, относительно дома представляет собою элемент, а относительно составляющего его песка -- структуру. Такую же, но уже куда более сложную иерархичность в своей системности имеет живое существо, а наибольшей сложностью в этом плане характеризуется, как и следовало ожидать, сам человек. У человека и душа и тело имеют свою собственную, достаточно сложную иерархичность, хотя в целом он, как и ранее, ориентируется душой на идеальность, а телом -- на материальность. Или, говоря короче, на полюс идеальности и полюс материальности. Такое единство противоречивых уровней уже известный нам Гегель называл, как мы видели, диалектическим единством противоположностей, и это сегодня еще раз подтверждается бесспорным авторитетом наисовременнейшей общей теории систем. Подтверждается, хотя в наши обезыдеаленные и обезбоженные времена этого Гегеля снова третируют, по когдатошнему недоброму выражению, как мёртвую собаку.

Однако, идеальная структура играет здесь еще одну значительную роль, особенно важную для понимания, что такое идеал и в чем его специфика. Смысл этой роли в том, что структура активно участвует не только в существовании некоего предмета или явления, но и принимает активное участие в процессе их возникновения и дальнейшего развития. Тут её роль даже становится принципиально главной. Общеизвестно, например, что для создания какой-нибудь машины прежде всего требуется структура её, т.е. идея. Она имеет одновременно и объективный характер. Даже такой серьёзный и последовательный философ-материалист, как Маркс, утверждал (вопреки своему материализму!), что от пчелы архитектор отличается тем, что прежде чем будет построен дом, в голове архитектора должна возникнуть идея этого дома. (Кстати, то, что происходит в пчелиной головке, в еще большей степени свидетельствует об объективности информации, существующей здесь уже в относительно более простой своей форме инстинкта, заранее заложенного туда природой). В живых организмах, будь то животное или растение, на базе записанной в половых клетках генетической информации (структура!) и бесформенного, обычно, очень некрасивого материального вещества в виде еды или удобрения (элементы!) формируется совершенный в своей реальности новый организм, очень сложный, красивый и как две капли воды похожий на своих родителей (вот где видится причина того, что уже на этом уровне красивое и, тем более, прекрасное мы называем идеальным!). И действительно, не чудо ли это, когда мы видим, как из горшка, наполненного бесформенной почвой или совсем уже гадким навозом, перед нами возникает красавица-роза с её прекрасной формой, цветом и чудесным запахом? А фантастическая расцветка пера павлина? А тончайшие узоры с такой же расцветкой на крыльях бабочки? Где здесь Дарвиновы естественный и половой отборы и где отвратительная борьба за существование? Да если, впрочем, и существует половой отбор, то откуда тогда в микроскопической головке самки-бабочки такой безукоризненный эстетический вкус? Не говоря уже о растительном царстве, даже в совсем неживом неорганическом мире мы не можем по желанию изменить структуру того или иного вещества. Даже современные специалисты, а не только средневековые алхимики, не могут превращать, например, свинец в золото (на молекулярном уровне они могут создать какое-нибудь новое вещество, но и здесь им потребуется сначала найти его формулу, т.е. опять же структуру). А кристаллические вещества так могут даже, подобно живым существам, расти, также образуя при этом по геометрии и колориту почти что идеально, как мы опять же говорим, прекрасные формы и цвета. И во всех этих означенных выше случаях решающую роль играет структура, которая имеет, как было уже показано, идеальный характер. В общей теории систем вообще движение в сторону повышения организации (уровня структуры!) и создания чего-нибудь нового называется негэнтропией. А процесс обратный, при котором организованность (структура) чего-либо под влиянием своих элементов, наоборот, понижается и в конце совсем исчезает, в физике был известен как энтропия. Не нужно великого ума, чтобы убедиться, что идеал как раз и связан с негэнтропией и что уже на этих относительно не очень сложных примерах идеал и его понятие получают фундаментальное по своей важности и даже логической необходимости значение.

Несомненно, что всё здесь сказанное о структуре, информации и идеале имеет непосредственное отношение и к человеку. Если уж сама его сущность определяется наименованием Homo sapiens -- человек разумный, то его уже можно было бы не только вслед за Аристотелем и Бенджамином Франклином называть zoon politikon и toolmaking animal -- животным общественным, делающим орудия труда, но и животным с идеалами (латинский вариант тут и подобрать трудно: в классической латыни еще не существовало такого термина). Без идеалов человек вообще был бы, как у Оруэлла, только обыкновенной скотиной. Но человек выделяется среди животных не только чётким наличием структурно-идеального фактора в его общесистемном строении. Его структура имеет, как мы видели, очень сложный иерархический характер, что значительно усложняет и конкретное выявление в нём его идеальной природы. Она, однако, находится еще и в очень сложных отношениях со своим материально-элементным фактором -- телом. Если бы человек был таким, только идеальным, как мы сказали бы, существом, скорее даже ангелом, а не человеком, все было бы намного проще. Мы знали бы, что жить нужно только согласно идеалам, т.е. следуя истине, добру и красоте, и так бы и жили без каких бы то ни было проблем. Мы, однако, знаем уже, что человек, как писал еще древний мудрец Аристотель, есть zoon politikon, животное общественное, и в нём имеются не только социально-духовные, сугубо человеческие черты, но и черты животно-телесные. Или, иначе говоря, у него есть не только душа, живущая и действующая по законам человеческого общества, но и тело, которое живет и действует по законам природы, т.е. по законам животным. И черты, или факторы, такого единства между собою, хотя и называется оно научно биосоциальным единством, достигаются, к сожалению, с очень большими трудностями. Такие, например, почти диаметрально противостоящие друг другу философы, как И.Кант и Л.Фейербах, не случайно каждый со своей стороны отмечали, что в человеке одновременно живут ангел и зверь, которые враждуют между собою нещадно. И борьба эта еще больше обостряется тем, что оба эти фактора в одинаковой степени человеку нужны. Если душа наша требует и требует очень законно истины-правды, добра-справедливости и совершенства-красоты, без чего человек вообще может погибнуть как человек, то и тело, однако же, так же справедливо и законно желает достаточно еды, условий для деторождения, одежды, жилья и т. д. Без всего этого, что обыкновенно называется материальными ценностями и объединяется словами «польза-наслаждение», человек уже как телесное существо также прожить не может. Всё это очень осложняет проблему, делая её нелёгкой не только для реализации, но и просто для понимания.

Социальные и биологические законы по своей сущности уже противоположны один другому. Социальные законы в общих чертах базируются преимущественно на взаимной морально-духовной поддержке и социальном взаимодействии между людьми. Согласно же законам биологическим, между животными (да и меж растений!) существует чисто материальная, беспощадная Дарвинова борьба за существование. И такая противоречивость пронизывала и пронизывает всю нашу жизнь, как говорят, сверху до низу, начиная, например, с того, как нелегко иногда рисковать собою, чтобы избавить от беды другого, и нелегко даже отдать последнее этому другому. Или устоять перед соблазнительностью чужой женской красоты при наличии собственной жены и детей, как блестяще показывает американский кинорежиссёр Стэнли Кубрик в фильме «С широко закрытыми глазами» при фантастически талантливой игре очаровательной Николь Кидман. Или сказать правду-матку бездарному, но всемогущему начальнику, который может отомстить, испортив тебе всю жизнь. И так далее и тому подобное. И не только в обычных житейских ситуациях, но и на самых высоких философских и религиозных уровнях. Над этим задумывался, например. Апостол Павел, когда писал в своем Послании к римлянам, что «в членах моих вижу иной закон, нежели в разуме моем, и потому доброго, чего хочу, не делаю, а злое, чего не хочу, творю». То же имели ввиду и вышеупомянутые философы Кант с Фейербахом. А одним из первых осознал и причины этого древнегреческий мудрец Аристотель.

Понятно, что такая противоречивость человека не могла не отразиться не только на его жизни, но и вообще на всей его деятельности, в результате чего возникло и то, что обыкновенно называется культурой. Мы определяем культуру обычно как систему созданных человеком основных ценностей. Ценности же, как известно, -- это то, что удовлетворяет основные человеческие потребности, и именно потребности, без которых он, как мы уже видели, не может существовать. И тогда понятно, что и ценности эти и сама культура как целостная их система самым тесным образом связана с самим человеком как её одновременно потребителем и творцом. Поэтому и культура также не может не нести на себе такой же противоречивости. По выражению современного западно-европейского философа Эрнста Кассирера, культура напоминает собою раковину моллюска и обязательно несёт на себе и некий отпечаток, так сказать, форм его тела. Оставив на совести философа вкусовой аспект его метафоры, можно и самого человека поэтому изучать через исследование его культуры. А поскольку интересующие нас здесь идеалы непосредственно связаны и с человеком и с его культурой (в культуре они отражаются особенно четко), то мы и продолжим рассмотрение идеалов на фактическом материале культуры. Тем более, что сегодняшняя мучительная трагедия идеала как раз и разыгрывается перед нами именно на социокультурной сцене.

То, что культура действительно представляет собою отпечаток самого человека, видно уже с первого взгляда на общую систему культуры. Как и сам человек, она представляет собою своеобразное единство духовной и материальной субкультур, которые часто также называются культурами, чем подчеркивается их относительно самостоятельный характер. Эти более частные культуры также противостоят одна другой, как душа и тело в самом человеке. Но так же, как и в человеке, они неразрывно и связаны одна с другой, образуя собою единую систему культуры в целом. И связывает их в единое целое третий вид более частной субкультуры, в роли которой здесь выступает культура художественная. Именно в культуре художественной и наблюдается наиболее четко эта так характерная как для культуры, так и для самого человека внутренняя противоречивость, которую великий Гегель называл диалектическим единством противоположностей. Именно искусство уже на самом рассвете человеческой истории мучительно ищет объединения обеих основных культур в единстве, которое художники и эстетики также уже издавна называют гармонией и которое соотносится ими с основной ценностной эстетической категорией -- всем нам известной и всеми желанной категорией прекрасного. Та гармония может отчетливо выражаться на самых конкретных уровнях структуры не только какого-то отдельного вида искусства и не только отдельного единичного художественного произведения, но и даже отдельного образа как специфическое единство внутреннего идеально-рационального содержания и внешней материально-чувственной формы. Кстати, именно поэтому идеал и начинает прежде всего появляться перед очарованным взором человека во всей своей привлекательности и красоте именно в искусстве.

Идеал, как нам уже известно, проявляется в реализации, т.е. идеальная структура стремится реализовать свое действительное существование в единстве с соответствующими ей материальными элементами или непосредственно, или через посредство промежуточных иерархических уровней, не только в художественной или, тем более, духовной культуры. В качестве такой структуры он реализуется, или, по крайне мере, стремится реализоваться, как мы видели, и в культуре материальной, проявляясь там как функциональная идея той или другой полезной вещи, придавая ей этим и определенную информационную значимость и смысл. Равно как и, наоборот, в сфере духовной культуры он также, чтобы реализоваться, вынужден искать себе известное, хотя и куда более скромное внешнее материально-элементное выражение в форме схемы-чертежа, речевого звучания, написаных на бумаге букв или каких-нибудь других информационных знаков-символов. Духовная же культура и строится как материальном фундаменте преимущественно на языке (не случайно известный немецкий философ Хайдеггер называл язык домом духовного бытия!). Такая плотная взаимонасыщенность и одновременно противостояние как раз и составляют собою специфику того вышеупомянутого гегелевского диалектического единства противоположностей, которое наиболее ярко проявляется именно в человеке и в его культуре. Вообще идеал насыщает собою всю культуру на всех её уровнях, начиная с культуры духовной, где он отчетливо видится на первом месте уже с самого своего определения, и кончая культурой материальной, где он также присутствует, хотя и в значительно меньшей степени. И это нетрудно понять, так как в принципе вся культура является продуктом творчества человека, который в своей деятельности всегда руководствуется разумом, а, следовательно, и идеалом. Идеалом и в его субъективной, так сказать, очеловеченной форме, которая далее объективируется в процессе своей реализации. Во внешней же природе идеал уже с самого начала существует объективно, в форме той абсолютной объединяющей и упорядочивающей всю Вселенную силе, которую древние греки в противоположность Хаосу называли Космосом, философ Гегель -- абсолютным разумом, современные системотеоретики и кибернетики -- негэнтропией, а мы здесь, вслед за лейбницевой монадой монад, именуем структурой структур, что можно было бы уже отождествить и с Богом в пантеистическом его понимании.

Постоянное стремление духовной культуры и ее идеалов гармонически объединиться с культурой материальной довольно явственно реализовывалось временами в художественной культуре, как, например, в древней Греции эпохи Перикла, или в итальянском Ренессансе. Однако, полная гармония между идеальным и материальным, между духом и телом, между содержанием и формой (перечень таких диалектически-парных понятий можно было бы здесь продолжать и дальше) -- явление, увы, довольно редкое. Именно поэтому и великий немецкий поэт Иоганн Вольфганг Гётэ в его знаменитой драме-поэме «Фауст» заставляет своего героя, увидевшего образ античной красавицы Елены, воскликнуть с мольбою: « V erweile doch, du bist so schoen!», что нашими поэтами переводится еще возвышеннее: "остановись, прекрасное мгновенье!" Действительно, красота только мелькает иногда на страницах истории искусства, а сегодня, как кажется, она покинула нас совсем. Недаром же Адам Парфрей назвал свою книгу «Культура времён Апокалипсиса» (Екатеринбург, 2005). Теперь перед нами под обманчивой эгидой современности бесстыдно и нагло кривляется самое откровенное безобразие. Когда-то нас радовали Рафаэль, Бах и Моцарт. Сегодня же предлагают утешиться Шнитке и Шагалом, и мы покорно это принимаем и даже гордимся этим. Более того, российский композитор-постмодернист Сергей Курёхин так публично и заявил как-то по питерскому телевидению, что ничего омерзительнее, чем Бах и Моцарт, он вообще в своей жизни никогда не слышал. Вот как изменились наши вкусы, следовательно, изменились и мы сами, почти совсем, как в андерсеновской сказке про голого короля. Неслучайно же французский философ Бюффон говорил, что вкус -- это человек! Наш земляк-белорус Достоевский написал как-то, что красота спасёт мир. Тут, однако, и саму красоту нужно срочно спасать!

Красота, как и счастье вообще, к сожалению, очень нечастый сегодня гость в нашем доме. Относительно красоты это и само очевидно, стоит только внимательно оглянуться вокруг. О счастье же мы специально здесь вспомнили потому, что именно счастье является наивысшей ценностью как в культуре, так и в полном объёме нашего бытия. Оно объемлет собою и идеально-духовную истину-добро, и материально-чувственную пользу-наслаждение, и, уж конечно, эстетическую красоту-совершенство. Объемлет все это целиком, почему мы и ценим счастье выше всего. Однако, и тут мы натыкаемся преимущественно только на знакомую нам противоречивость. Сегодня и истина часто бывает недоброй, и наслаждение -- вредным, а красота так и совсем уже безобразно-несовершенной. То есть и счастье не реализуется у нас сейчас как гармония всех этих так нам необходимых ценностей. И что же тогда нам остаётся делать?

Этот нелегкий вопрос особенно остро восстает перед нами именно сегодня, и в качестве единственного ответа на него в наших бедных, обезыдеаленных головах возникают страшные картины предсказанного некогда Апокалипсисом всеобщего кризиса, завтрашней ядерной войны и вообще чуть ли не библейского конца света. И многие из нас бросаются в крайности. Одни начинают искать спасения в деньгах, продавая за них и честь и совесть, и даже саму жизнь. Другие бросаются в мистику, причем нередко в самые суеверные, а то и совсем уж некрасивые её разновидности, как, например, сатанизм. Молодёжь же с помощью многочисленных теоретиков и практиков «сексуальной революции» беззаботно ныряет в болото самой животной чувственности, с «групповухой» и паскудными сексуальными извращениями, простодушно считая это самым благородным проявлением современности и прогресса и ища здесь того, что она с еще не осознанной ею точностью сама называет «балдежом». Характерно, что и в самом языке современной молодёжи слова наподобие «балдежа» уже полностью укоренились, а слово, например, «любить», как уже говорилось, исчезло вовсе, заменившись паскудно-вульгарным выражением «трахать» (появилось даже вопиюще неграмотное словечко «трахаться»!). И совсем уже с наглым цинизмом прозвучало недавно на той же российской телепрограмме «Сексуальная революция» утверждение, что современная молодая женщина сексуально может возбудиться только при виде очень больших... отнюдь уже не гениталий, а денег! Это уже кажется что-то новенькое и среди самых модных сегодняшних сексуальных извращений. Бедный Homo sapiens! Скоро он уже и как обычное животное размножаться не сможет. Действительно, какие тут уж и где они, эти идеалы!

И только очень немногие, кто еще не утратил окончательно головы, не желают прощаться с идеалами, хотя и остаются в трагическом одиночестве, уподобляясь библейскому апостолу, вопиющему в пустыне. Это те представители белорусской и русской интеллигенции, что остаются и сегодня верными разуму и его славной сподвижнице -- философии. Той самой философии, которую еще древний Платон считал главным помощником руководителей государств и которую они променяли сегодня, смеху достойно, на идиотские хоккей и каратэ. Но правда, думается, будет на стороне идеалов и философии, хотя над ними многие и смеются. Старый Спиноза был все-таки прав, когда утверждал, что прежде чем плакать или смеяться, надо понимать.

Действительно, если вдуматься, то и сегодня можно видеть скромные проблески надежды на спасение от теперешнего духовного Армагедона. Та же философия и её младшая сестра -- общая теория систем -- дают нам возможность понять, что не все еще из доброго погибло и не так уж всё безнадежно. И сегодняшнему пугающему состоянию культуры эти науки могут дать более-менее разумное толкование. Это прежде всего то, что сегодняшний духовный и вообще жизненный кризис не суть некая божественная кара и всеобщая погибель, и не следует впадать в полный пессимизм или, тем более, в панику. В истории, и особенно в истории художественной культуры, уже случались аналогичные некрасивые и неприятные ситуации. Еще за много веков до нашей эры в конце древних гомеровских времен также наблюдалось что-то подобное. Тогда в Греции писали, и писали, следует признать, с большим талантом, знаменитые в те времена и сегодня специалистам известные, такие поэты, как Сафо и Анакреон. Первая из них происходила с острова Лесбос, и от него, будто бы, пошло общеизвестное наименование одной модной, увы, и теперь недоброй дамской сексориентации. А о другом уже Энгельс писал, что любовь понималась им настолько своеобразно, что ему был безразличен даже пол любимого существа. «Своеобразие» нам и сегодня также достаточно, к сожалению, знакомое. Или хотя бы взять всем известную Древнеримскую империю эпохи упадка. Там буквально то же самое делалось, что и теперь. Чтобы в этом убедиться, достаточно полюбоваться рисунками на стенах знаменитых помпейских лупанариев-борделей или прочесть произведения сатирика Петрония «Сатирикон» или апулеева «Золотого осла». Недаром у Пушкина Онегин в неразумной еще своей молодости «читал охотно Апулея, а Цицерона не читал». А Петроний был экранизирован современным итальянским кинорежиссером Феллини также совсем не случайно. И в позднейшие эпохи наблюдалось нечто подобное, как, например, с печально знаменитым маркизом Де Садом. Тот, кстати, тоже занимался философией, но только отнюдь не за письменным столом, а, как он сам писал, в будуаре с голыми женщинами, и положил начало совсем уж опасному и непозволительному сексуальному извращению. Или уже в ХIХ столетии французский поэт Шарль Бодлер написал стихотворение «Une charogne» (падаль), где он сравнивал свою любимую со встреченной близ дороги падалью (!), да еще со вкусом описывал, как у той были соблазнительно, как у похотливой женщины, подняты кверху ноги да распорот живот с кишками, что распространяли чудовищную вонь. Это было, по сути, начало очередного, уже современного общеевропейского социокультурного кризиса, который продолжается и сейчас под маркой современности и дальнейшего прогресса, ориентируясь уже на откровенно циничную безобразность. Однако, и известная недавняя попытка коммунистов в советской России только путём принуждения и грубой силы противопоставить этому кризису новые, сияющие, как им казалось, коммунистические идеалы, также провалилась позорным образом, оказавшись в еще более глубокой и смрадной ямине такого же социокультурного декаданса. Что мы и имеем сегодня несчастье видеть и переживать. Не зря же даже Виктор Ерофеев назвал изданный им сборник произведений современных русских писателей специально вслед за Бодлером «Русскими цветами зла».

Однако же было и обратное. В европейской истории были периоды, когда идеалы не только не переживали трагедию, но и действительно сияли, как у Кончевского, тем самым лучистым блеском, и это особенно четко было видно опять-таки в художественной культуре. Достаточно вспомнить древнеегипетскую Нефертити, поэмы самого Гомера, Афродиту Милосскую классической Греции, менее известных, но так же прекрасных Уту и Реглинду из ХIII столетия европейского Средневековья и, конечно же, не раз тут упомянутое Возрождение, или Ренессанс, с такими по-настоящему великими именами, как Леонардо, Микельанджело и Рафаэль. В Возрождении активное участие приняло и дорогое сердцу каждого белоруса Великое Княжество Литовское, достаточно назвать лишь имена Скорины, Гусовского, Сапеги и Витовта. Да и позже были попытки вновь оживить идеалы, как это было во времена Французской Революции с её liberte, egalite и fraternite (свободой, равенством и братством), или в России после революции 1917 года, где, однако, эта попытка окончилась, как было сказано, совсем уж позорным крахом.

Всё это означает, однако, что сказанное выше является зловещим проявлением какого-то конца света или результатом только недоброго случая. В истории культуры Европы, да и других далёких от нас и по времени и по пространству социокультурных регионах (в Индии или Китае), подобные культурные провалы уже бывали. За всем этим философия и наука видят определенную, достаточно строгую для процесса социального развития закономерность. Социокультурная история развивается по похожей на синусоиду периодической кривой, где взлёты культуры до уровня самой высокой красоты и совершенства и спады, наоборот, до невероятно отвратительного безобразия чередуются между собой. И не только в художественной, но и в культурах духовной и материальной. Впрочем, последние две "чередовались" так, что в период, например. общего социокультурного подъёма преобладающую роль играла духовная культура, в период общего расцвета обе, духовная и материальная культуры, как бы объединяясь, выдвигали на первый план культуру художественную, искусство, и, наконец, на стадии упадка все более и более начинала преобладать культура материальная, вытесняя с исторической арены духовную культуру и буквально калеча культуру художественную. И все это видели и понимали не только такие современные историки и социологи, как О. Шпенглер, А. Тойнби и П. Сорокин, о которых еще будет разговор, но также и так презираемые сегодня философы, причем с древних времен, начиная с Платона и Аристотеля и кончая великим Гегелем. Без влияния последнего, кстати, не смог остаться и не очень его удачливый ученик философ-материалист Карл Маркс, сквозь систему социально-экономических формаций которого так же отчетливо просвечивает всё та же синусоида. Отчетливо видели эту синусоиду в истории социокультурного развития и философы-эстетики, которые вслед за Гегелем (а Вико и Винкельман так и раньше его) изучали специфику истории искусства и вообще всей художественной культуры. Тут, кстати, и мы, белорусские философы и эстетики, не без определенного «гонору» можем отметить и сделанное в нашей белорусской эстетике, которая в деле анализа этой культуры и её взаимоотношений с идеалами, даже будучи в колючепроволочной загородке советско-русской империи, смогла заметить и научно проанализировать эти цикличные ритмы в истории искусства и художественной культуры. Проанализировать, почти на сорок лет обогнав хвалёные московскую и питерскую (ленинградскую) философско-эстетические школы, которые только теперь, в ХХ1 столетии, выпустили, наконец, в свет две толстые коллективные монографии на эту же тему («Цивилизация: восхождение и слом», М., 2003 и «Циклические ритмы в истории, культуре, искусстве», М., 2004), но и те не без губительного влияния распадного, хаосолюбивого постмодернизма. И, конечно же, без единой ссылки на так их опередившие наши белорусские разработки. Вообще книги наши, как правило, замалчивались, диссертации в Москве проваливались, рукописи в издательствах резались, а уцелевшее и успевшее выйти в свет или поливалось грязью (книга «Логика красоты», например, где уже тогда наперекор официальной марксистско-ленинской советской эстетике и независимо от Запада теоретически излагалась означенная концепция цикличного развития художественной культуры, -- эта книга была тогда «удостоена» со стороны даже самой прогрессивной, как считалось, «Литературной газеты» оскорбительного отзыва под заголовком «С точки зрения лошади...». Или тоже замалчивалась, как и прочие наши книги. Как, впрочем, и теперь, в чем отчётливо проступает уже не только прежний политико-идеологический фактор, но и по традиции русский густопсово-имперский шовинизм. Это, кстати, услужливо повторяется сегодня уже и в самой Белоруссии).

Означенная цикличность замечалась и многими искусствоведами и также относительно давно, начиная с Винкельмана и кончая Вёльфлином. В России на эту тему писали еще Фриче, Иоффе, Шмит и другие, пока это ни было запрещено партийными идеологами после установления в СССР официального художественного стиля соцреализма в 1934 году. Однако наибольшего внимания заслуживают тут исследования этой проблемы, проведенные в первой половине ХХ ст. культурологом А. Шпенглером, историком А. Тойнби и социологом П. Сорокиным с использованием просто-таки гигантского по своему объёму фактографического материала (понятно, что труды Тойнби и, тем более Сорокина, этого «белоэмигранта» и когда-то личного секретаря Керенского, находились только в спецхранах и нам, рядовым белорусским исследователям, были полностью недоступны, да и Шпенглер тоже оценивался тогдашними коммунистическими партидеологами весьма негативно). И, что самое здесь интересное, эти исследования, несмотря на просто воинствующий эмпиризм их авторов (они тоже ведь были детьми своей эпохи!), по своим выводам с невероятной точностью совпадали с результатами чисто дедуктивных разработок прежних философов. И прежде всего разработок Гегеля, на которого опирались и мы, белорусские эстетики. Это особенно характерно для работ Питирима Сорокина, несмотря на его упрёки в адрес Гегеля за «схематизм» и его постоянное подчеркивание своего принципиально важного, как он считал, фактографизма. В таком совпадении, как нетрудно было понять, заключалось наиважнейшее свидетельство истинности результатов и тех и других, поскольку это же и было то самое сакраментальное совпадение теории с практикой, фундаментальная важность которого для признания истины принималась даже философией марксизма-ленинизма.

Согласно Сорокину, например, культура в своем развитии переживала своеобразные циклы-периоды, которые складывались из логически обусловленных фаз становления, расцвета, упадка и гибели каждой культуры, и эти фазы назывались у него соответственно идеациональной, интегральной и сенсорной субкультурами (четвертую, распадную, фазу он преимущественно опускал совсем, считая, вопреки Шпенглеру, что общая социокультурная история такого совсем уж «провального» перерыва вообще не переживает). А в основе тех фаз, что здесь для нас важнее всего, лежали все те же известные нам соотношения идеального и материального начал, которые в культурологическом аспекте выступали как относительно более конкретные соотношения между духовной и материальной субкультурами. Причем эти соотношения реализовывались так, что фазе становления какой-либо культуры соответствовала всегда культура идеациональная (или субкультура -- Сорокин был не очень строгим в терминологическом отношении, как и в отношении термина «идеациональная», вместо которого удобнее было бы употреблять термин «идеальная»), в которой духовное превалировало над материальным. Фазе расцвета соответствовала культура интегральная, где идеальное и материальное уже образовывали собою гармоническое единство, (Сорокин, правда, определял её иногда почему-то и как культуру эклектическую). С фазой упадка связывалась культура сенсорная, в которой преобладало уже материальное над идеальным. И, наконец, фаза полного распада культуры связана была уже и с полностью упадочной, действительно эклектической культурой (тут сразу же нужно заметить, что ни Сорокин, ни его предшественник с противоположной стороны --Гегель, никогда, как уже было сказано, не приходили к выводу о какой бы то ни было окончательной гибели культуры подобно библейскому концу света, что и теперь может приниматься за истину. Распадается и гибнет только определенная культура определенного народа и определенной эпохи. А человеческое общество, как и общечеловеческая культура, продолжает существовать гораздо более продолжительное время (вполне логически законный вопрос о начале и конце существования самого человечества и его культуры вообще будет рассмотрен здесь несколько позже).

Не удивительно поэтому, что концепция эта сразу же и еще в советские нелёгкие времена нашла себе теоретическую поддержку в белорусской философской эстетике, которая развивалась тут независимо от Сорокина с опорой на противоположную Сорокину и его единомышленникам-эмпирикам Шпенглеру и Тойнби дедуктивную эстетику Гегеля. Благодаря его диалектическому методу оказалось нетрудно связать с означенными фазами и весь логико-категориальный аппарат самой эстетики. Так связать, что фазе становления данного общества и его художественной культуры соответствовала категория возвышенного, фазе расцвета -- категория прекрасного, фазе упадка -- категория комического и фазе её окончательного распада -- категория безобразного. А категории эти в свою очередь, отлично согласовывались с логикой исторического чередования стилей в истории искусства, что давно уже, как было сказано, отмечалось и известными европейскими искусствоведами. В период подъема общества и его художественной культуры, например, это были обыкновенно романтизм и классицизм, в период расцвета -- реализм и классика в самом высоком, гармоническом смысле этих слов, в период упадка -- натурализм и барокко и, наконец, в период окончательного распада -- декаданс и крайняя эклектика. Более того, вся эта логика эстетических категорий была перенесена и на самого человека как представителя своеобразного вида (или подвида?) Homo pulcher -- человека прекрасного (в советские времена мы просто вынуждены были быть оптимистами свыше всякой меры, что соответственно отразилось и на самом заголовке книги!). Как творец и потребитель художественной культуры, он тоже переживал и переживает те же самые эстетические фазы, и вот теперь сам тоже попал в объятия категории даже уже не комического, а самого отвратительного безобразия. И в заключение все это было для большей логической строгости изложено и с позиций современной теории систем, представленной тогда знаменитой кибернетикой (это также было по-прежнему оставлено без малейшего внимания как со стороны московских специалистов, так и наших белорусских, чересчур услужливых перед ними коллег). Нашли себе место в этой системе, кстати, и категория трагического как самой изначальной подфазы возвышенного, когда ради идеального человек жертвует даже собственной жизнью как самой конкретной формой своего материального бытия. И категория низменного как дальнейшего развития комического. Как ни парадоксально, но очень помогало тогда нам, белорусским диссидентам-шестидесятникам, и известное неосторожное высказывание самого Маркса, сделанное им со ссылкой на Гегеля, что все так ли или иначе значительное в истории появляется дважды: сначала как трагедия, а в конце -- как фарс. Сегодня же, чтобы убедиться в справедливости этого, достаточно вспомнить нашу собственную историю да оглянуться, как писал некогда Радищев, окрест.

Трудно переоценить здесь все возможные здесь удобства и выгоды этой социокультурной теоретической концепции. Мало того, что в ней, как уже было показано, теория сочетается с практикой в очень тесном единстве, чем еще раз подчеркивается её несомненная истинность. Она убедительно объясняет нам историю культуры как вообще закономерный процесс, в котором основной двигающей его силой выступает активное взаимодействие идеального и материального факторов в одинаково важных для этого процесса ролях. Этим она явственно отличается от традиционной марксистской концепции, где главную роль играл только фактор материальный, делая главной движущей силой истории общества и его культуры исключительно культуру материальную и оставляя культуре духовной только мизерную роль пассивной надстройки. Ниже будет показаго, почему это так произошло с марксизмом-ленинизмом, причем показано с помощью той же избранной нами концепции. Тут же подчеркнем главное, а именно, что только в этой концепции мы находим то, ради отыскания чего написана была эта статья вообще. Тут перед нами открываются, наконец, и идеал и принадлежащая ему очень важная роль в развитии как человеческого общества в целом, так и его культуры. Мы найдём тут ответы и на более частные и конкретные вопросы, которые недоброе время ставит сегодня перед нами, требуя опоры на эту концепцию.

И тогда первое, что просто бросается нам в глаза, -- это активная роль идеала как вообще мысли и идеи в процессе исторического развития человеческого сообщества и культуры его вообще. Более того, мы здесь явственно видим, что роль эта на фазе становления общества оказывается просто решающей, что проявляется уже в общем преобладании духовной культуры, а, значит, и идеала над культурой материальной, как писали уже и Гегель и Сорокин. На фазе расцвета культуры идеал не только сохраняет, но и закрепляет свою значительность, реализуясь в гармоническом единстве с культурой материальной. Только во время социокультурного упадка сила идеала начинает слабеть, передавая инициативу культуре материальной, которая уже по своей принципиальной склонности к энтропийному хаосу переходит в состояние деградации и полностью исчезает при полном распаде культуры как единства идеального и материального. Так же, как в случае живого существа. В молодости, когда оно еще формируется и растёт, информационный заряд, содержащийся в его генотипе (соответствие души!), управляет всем процессом её развития, активно ища своего материального воплощения. В период расцвета его генотип полностью реализуется в материальной стороне (соответствие тела!), образуя реальную, зрелую, цветущую индивидуальность. И к старости начинает уже брать перевес материальное тело с его тенденцией к постепенной энтропийной деградации, которая и завершается распадом и смертью. Распад этот, однако, не абсолютный, как и сама смерть не имеет абсолютного характера. Это только материализм постоянно твердил нам об абсолютности смерти. Как религия была всегда убеждена в бессмертии души, так и современная философия целостности, которою мы здесь используем, доказывает нам, что в любом живом организме, включая и человека, идеально-информационное начало остается в виде генотипа его детей. У человека, впрочем, и не только в выращенных и воспитанных им детях, но и в созданных им строениях, вещах, художественных образах и записанных и даже просто произнесённых словах-идеях. Идея, как и душа, остается всегда бессмертной, если в ней заключается достаточно устойчивое информационное содержание. Нетрудно понять поэтому, забегая немного наперед, что это как раз нам и важно, так как мы и ищем тут именно идеал как главнейшее средство возрождения и сохранения нашей национальной культуры. Как то, что мы называть будем ниже белорусской идеей!

Однако, здесь остается пока без ответа по-прежнему беспокоящий нас вопрос. Если фаза полной реализации идеала есть фаза расцвета, соответствующая в культуре и эстетической категории счастья и тому, чего мы все желаем вообще, --человеческому счастью, то почему тогда эта фаза столь коротка? Рассуждая логически, она должна была бы длиться много дольше, чем от её становления и упадка, в чём, собственно, и заключается весь смысл бытия. Так, по крайней мере, всегда нам хочется. В действительности же всё это происходит почти совсем наоборот. Так желанное нами счастье если и является, то только мелькает перед нами, как какая-то чудесная оргастичная вспышка (сравнение с оргазмом здесь действительно имеет некий смысл не только с фрейдистской точки зрения, с которой рассматривал, например, эту проблему Вильгельм Райх, создавая с шокирующей прямотой свою книгу на тему «оргазм и революция», но и с позиций избранной тут нами общей концепции, однако, это уже совсем другой разговор). И так в жизни отдельного человека и в целом общества, включая и его культуру. Особенно это заметно в истории культуры художественной, где красоту приходится ловить, подобно гётэву Фаусту как прекрасное мгновение. Действительно, периоды, когда в искусстве перед нами возникает прекрасное в полном своем сиянии, чрезвычайно коротки, как это было, например, у греков во времена Перикла, и в Европейском Средневековье Х111 столетия, и при так нами любимом Ренессансе. Зато переходные периоды тянулись долгими и временами тоскливыми в своем однообразии веками. Причем выявляется такая особенность этого процесса, что чем ближе мы по линии исторического прогресса к нашему времени, тем эти оргастичные вспышки короче и короче. После все-таки в определенном смысле возвышенной Французской революции, взявшей в свои идеалы знаменитые liberte, egalite, fraternite , ни социальной гармонии, ни счастья, ни красоты в Европе уже не возникало (Бетховен и Давид были хотя и ослепительными, однако, в историческом масштабе действительно были только на мгновения, и то скорее мгновения трагически-возвышенные, а не прекрасные). После же революции Российской те приятные категории у нас, как говорят, и не ночевали. А вот на самом рассвете человеческой истории, в палеолите, как считают специалисты по истории художественной культуры и как свидетельствует само искусство знаменитой мадленской эпохи, такой период растянулся надолго, так что, согласно мнению тех же историков, он мог лечь и в основу библейской легенды о рае.

Специалисты по кибернетике и общей теории систем, как и сами основатели их Л. Берталанфи, Н. Винер и У. Р. Эшби, объясняют это обыкновенно тем, что человеческое сообщество представляет собой очень большую, а, значит, и очень сложную иерархическую систему. И именно поэтому её развитие происходит не по восходящей бесконечной прямой, как думал когда-то француз Кондорсэ, а переживает известные ритмические, похожие, как уже было сказано, на синусоиду отклонения от этой прямой. Винер называл их своеобразным рысканием системы, а современная, более строгая в терминологическом отношении наука определяет их как закономерные осцилляции, колебания (Сорокин называл их не без влияния теории вероятностей еще и флуктуациями). Тогда становится понятным и факт такого ускорения этих осцилляций и смены в их ритме, как проявление еще более широких по своей амплитуде колебаний и всего человечества в целом. И всё человечество переживало некогда периоды становления и расцвета (похоже, кстати, что расцвет этот уже произошел в благословенные времена Ренессанса, будущий же расцвет коммунистического рая на Земле, о котором постоянно твердили коммунисты, сегодня выглядит уже весьма сомнительным!). В будущем же обязательно наступит и его конец, как наступит некогда конец и всей нашей планете, и Солнцу, и, конечно же, даже всей нашей Галактике. Но вопросы такие нужно ставить уже скорее перед этикой, нежели перед логикой. Мы же так же лично все обязательно некогда умрём, но было бы даже смешно, если бы мы руководствовались этим и на практике. Зачем, мол, вообще шевелиться, если все равно скоро совсем исчезнем? На деле же мы всегда живём и действуем, словно считаем себя бессмертными. Это тем более относится к жизни всего человечества в целом. Остроумный англичанин Джонатан Свифт был поэтому прав, когда высмеивал своих лапутян, которые каждую минуту заботились о состоянии Солнца и каждое утро тревожно спрашивали, как оно там сегодня всходило. Но в то же время мы не должны, как говорится, и наглухо забывать о предстоящем все-таки нам конце. И так же, как в жизни индивидуальной, мы так или иначе заботимся о состоянии нашего личного здоровья, нужно так же думать и о нашем общечеловеческом бытии на нашей, по сути, такой маленькой и тесной планете Земля. И именно этика обязывает нас смотреть уже не только в светлое будущее, как мы это делаем в своей беззаботной молодости, но и надлежащим образом ценить и современность, постепенно переводя прожектор нашего идеала и в прошлое, как обыкновенно делается нами уже за пределами зрелости, когда перед лицом старости мы стараемся постоянно помнить о молодости и сохранить по возможности ее идеалы. Человечество уже, думается, прошло большую часть отведенного ему Богом жизненного пути, если здраво подумать об экологических результатах нашего безудержного и стихийно-энтропийного технического прогресса. Да и по совсем уже свежим напоминаниям об этом со стороны сегодняшних климатических изменений в природе и, что самое главное, по чудовищному морально-духовному падению культуры общества, которое может кончиться только новой, весьма сегодня вероятной всемирной войной. А какой уже будет эта война, нетрудно догадаться, если вспомнить о возможностях современного оружия, созданного на базе вышеупомянутого нашего хвалёного стихийно-энтропийного технического прогресса и о морально-интеллектуальном уровне наших политиков и генералов. Поэтому уже сегодня нам нужно серьёзно задуматься: а не пора ли нам сменить и прошлый и сегодняший оголтелый, по традиции, прогрессизм наших еще сохранившихся кое-где идеалов на спокойный и уверенный консерватизм, ориентированный уже не только на «светлое будущее», а на устойчивое постоянство и, по возможности, на вечность, не забывая и собственное прошлое.

Тем более нас не может успокоить этика. Очень уж резкий, катастрофичный характер имеют эти колебания и осцилляции в человечестве, и почти всегда сопровождаются крахами, революциями и гражданскими войнами. И, само собою, обязательно гибелью и даже самых сияющих идеалов. Каждый более-менее заметный в истории период как возникал под знаменем своих идеалов, так и распадался с их угасанием. Тут можно было бы обратиться за помощью к физике (в физике, как известно, все процессы и перемены имеют такой же прерывистый, квантовый, как там говорят, характер), но тогда бы мы здесь совсем уж превратились в свифтовых лапутян. Ответ на этот тревожный вопрос нужно искать все-таки ближе к нашей человеческой, гуманитарной проблематике, с учётом самых общих особенностей человека и процесса его возникновения и развития, с упоминавшегося здесь не раз аристотелева определения его как животного социального. Мы видели уже, как трудно соединяются в человеке идеальное и материальное, начиная с вечного, замеченного уже религией противостояния между душой и телом и кончая таким же противостоянием между духовной и материальной культурами в истории человеческого общества с их очередными взлётами и падениями (сегодня, например, наша бедная духовная культура с её самыми высокими когда-то идеалами как раз и находится в самом глубоком упадке).

Это последнее как раз и имело место при возникновении самого человечества, человечества как подсистемы такой более широкой системы -- природы. Человечество, как известно, возникло в период четвертичных оледенений, когда почти вся наша живая природа переживала глубокий кризис вследствие катастрофических изменений в климатической среде планеты, на значение чего для человечества и его истории наша наука только сегодня начала обращать надлежащее внимание. Многие представители растительного и животного мира тогда или погибали, или срочно мигрировали в более приемлемые для них географические зоны и природные условия, или вынуждены были как то приспосабливаться к непривычной еще новой окружающей среде. В числе последних оказались и предки человека, жившие до этого как хорошо приспособленные и вооруженные системой своих инстинктов животные-гоминиды в известной гармонии со своими тогдашними географическими и природными условиями. Однако, вследствие катастрофично стремительной скорости изменений тогдашних условий при наступлении ледниковой эпохи, и прежде всего температурных изменений в окружающей среде, ни анатомически ни физиологически успеть приспособиться к этим изменениям они уже не могли. Приспособиться можно было только в сфере системы своего поведения, коренным образом трансформировав всю существовавшую ранее инстинктивную систему открытых Дарвином и типичных для животных законов беспощадной борьбы за существование в новую, уже не биологическую, но социальную, рассчитанную на взаимную помощь и поддержку систему поведения. А эта последняя тянула за собою и соответствующие изменения потребностей, ценностей и норм, придав им новый, социально-культурный, духовный характер с его категориями морального долга и ограничивания чувственно-животной, когтисто-клыкастой свободы. В результате из определенного вида животного рода гоминидов и возник Homo sapiens -- человек разумный, который в своем поведении стал руководствоваться уже не столько инстинктами, сколько начавшим стремительно развиваться разумом. Факт, кстати, так и не замеченный Дарвином. Разом с ним возник и тот всем знакомый фактор, как сама культура и прежде всего культура духовная с её мощной морально-этической основой. Культура того типа, в основе которой оказались и искомые нами идеалы.

Однако из-за стремительного по своих темпах процесса развития общеприродной среды ледниковой эпохи полной замены в человеке и животной системы поведения на систему социальную не произошло. Произошла не замена, а только своеобразная надстройка (не из подобного ли типа рассуждений выражение это пришло в голову и Марксу?) социальной системы над системой животно-инстинктивной, в которой последняя с её инстинктом сохранения индивида и вида в основе своей сохранилась и стала исполнять роль глубинного её фундамента, в известном смысле противостоящего своей надстройке. Эта социальная надстройка не была органическим продолжением своего фундамента, а для своего существования и эффективного функционирования вынуждена была даже в известной степени блокировать некоторые виды деятельности системы животной, как, например, беспощадную борьбу за пищу как основу индивидуального существования и за самку -- как за основу вида, что в свое время отмечал еще физиолог Б. Г. Ананьев. Отсюда именно и происходит резко отрицательный (с частицею "не"!) повелительно-запретительный характер основных принципов поведения человека, так чётко выраженных во всех позднейших религиозных заповедях: не убий, не прелюбодействуй, не кради, не лги и т. д., это значит: не веди себя подобно животному!). Заповедей, которые легли в основу всей последующей человеческой духовной культуры. Отсюда и раздвоенность самого человека, что отражается в общей его противоречивости в отношениях между душой и телом, разумом и чувственностью, долгом и желанием, социальным и личным, сознанием и подсознанием и т. д. То, что понимал уже давно великий Аристотель, справедливо утверждая, что человек есть zoon politikon -- животное общественное, и делая соответствующие выводы из этого. Человек вообще в этом смысле напоминает циркового артиста, который идет по проволоке. Падение в сторону идеального приведет к физической его смерти, падение же в противоположную сторону, сторону материального -- снова же к гибели, но уже гибели духовной как возвращению в животное состояние. Поэтому нам важен не только сам идеал, но и правильное его понимание, понимание как наиважнейшего шага к гармонии идеального и материального. Гармонии, которая и лежит в основе того, что философы должны называть и называют реальным бытием.

Эта раздвоенность человека легла и в основу созданной им культуры, которая и до нашего времени распадается на взаимно противостоящие себе духовную и материальную субкультуры, или просто культуры. И только культура художественная всегда мучительно стремилась и стремится их объединить (это стремление отчетливо выступает, например, в эстетике, проявляясь в её вечных поисках красоты и прекрасного как гармонии духа и тела, содержания и формы) и в странной на первый взгляд почти что невозможности достигнуть полностью такого объединения. Того, что некогда Гётэ так лаконично и так точно выразил уже известными нам мучительно-страстными словами своего Фауста: "Verweile doch, du bist so schoen!" Про эту раздвоенность как по-своему греховную сущность человека постоянно твердили все религии, поэты и философы мира. Именно она лежала и лежит в основе знаменитой диалектики, которая присутствовала так или иначе во всех философиях всех времен, чего знать не хотят, к сожалению, некоторые наши не очень грамотные реформаторы, топча сегодня диалектику как дохлую собаку, и, как всегда, не вылезая из прокрустова ложа логики типа «или--или», известной уже со времен того же Аристотеля как логика формальная и трактуемая сегодня как присущая не столько человеческому разуму, сколько животной чувственности.

Это как раз и проявилось в том, что так тяжело не только в искусстве достигалось и достигается равновесие как гармония духа и тела, разума и чувства, содержания и формы, т.е. как прекрасное, красота, -- но и в политическом аспекте социальной жизни вообще. Это прежде всего можно видеть на примере демократии как гармонии взаимоотношений между обществом и личностью, государством и гражданином, необходимостью и свободой. Демократия, как известно, также достигалась и достигается в истории человечества, начиная уже с античных времен, со сложными и мучительными трудностями. Идеалом её, согласно опять-таки Гегелю, была свобода как осознанная необходимость, т.е. как диалектически противоречивое единство чувственности и разума, животности и социальности, личности и общества (определение, над которым многие и российские и наша белорусские неучи-прогрессисты позволяют себе сегодня смеяться, не видя, до какого хаотического абсурда оказалась доведенной несчастная Россия с ее сегодняшним односторонне-животном пониманием свободы). Однако, противоречивость, порожденная неустойчивым состоянием всей природы антропогенного ледникового периода, сама была чрезвычайно острой. В этом как раз и состояла вся проблема, и Кант, например, считал эту проблему вообще неразрешимой, отнеся ее к разряду антиномий. Всё это, например, можно прекрасно наблюдать в современном обществе, и особенно в обществе и культуре российских, где такие шараханья и бросания в крайности ("коль рубнуть, так уж сплеча") можно видеть почти что на каждом шагу. И в политике и в экономике, и в общественной жизни в целом, включая и самую общую и широкую категорию счастья, которая, как и прекрасное, также основывается на гармонии духа и тела, долга и желания, социальности и животности, и которая также, если и достигается, то с чрезвычайно большими трудностями.

Та же самая внутренняя раздвоенность явилась причиной и означенной неустойчивости процесса исторического развития как самого человека, так и созданной им культуры в целом. А в результате этой неустойчивости возникали вышеупомянутые колебания-осцилляции этого процесса, порожденные внутренним напряжением между структурой и элементами всей системы человеческого общества. Напряжением, которое приводило к состояниям то тоталитаризма, то анархии, и в свою очередь возникало из-за несовпадения действий между прямыми и обратными связями в этой системе, которая имела вследствие своей многоуровневой иерархичности очень сложный характер. Именно поэтому прямые связи как воздействия высших социальных структур через низшие подструктуры на свои материально-биологические элементы действовали не сразу. Чтобы получить определенные результаты, они должны были накапливаться, прежде чем достигали своего элементного биологического уровня (периоды такого накапливания Н. Винер называл мёртвым временем системы). А оттуда в ответ по линии обратных связей начиналось воздействие уже материальных элементов на идеально-социальные структуры. И опять-таки с определенным запаздыванием по причине такого накапливания на промежуточных элементно-структурных уровнях. Пики стимулов и результатов в процессе такого взаимодействия не совпадали во времени. В результате вся социально-биологическая система, которую У.Р. Эшби поэтому и называл очень большой системой, начинала двигаться в ходе своего развития по траектории, подобной уже известной синусоиде. Это действительно была уже, хотя и упрощенная, но почти математически точная логическая модель социокультурного процесса.

В системе общества в роли такой идеальной структуры как раз и выступает сеть социально-духовных, моральных отношений между людьми, выполняющая в этой системе роль прямых связей, а в роли материальных элементов -- отдельные индивиды с их традиционной природной животностью и инстинктивно-чувственными взаимоотношениями, выступающими в качестве обратных. Общество потому и образует собою такую многоуровневую, иерархическую, очень большую систему. В самом начале истории социума людям, как биологическому виду, чтобы выжить в сложных условиях ледниковой эпохи, пришлось срочно принять социальную, как уже было сказано, структуру, построенную на принципах взаимоподдержки и взаимопомощи. Это, однако, определенным образом ограничивало и позитивные особенности их достаточно уже сложной телесно-инстинктивной природы, которая также была фундаментально необходима для выживания, как, например, питание и половые отношения, но осуществлялась на основах чисто животной дарвиновской борьбы за существование и индивида и вида. Возникавшее противоречие и появлявшееся в результате напряжение могли нейтрализоваться по линии обратной связи только за счет известного ослабления социальной структуры. Однако вследствие определенной неустойчивости всей инертной из-за своей иерархичности системы перевес оказывался уже на стороне людей как биологических индивидов -- материальных элементов её. И тогда снова возникало напряжение, однако, уже противоположного характера, и все начиналось сызнова.

Так и возникали описанные Сорокиным (да только ли Сорокиным?) идеальная, интегральная и сенсорная (чувственная) фазы в циклической истории культуры, в которых сначала преобладала духовная культура над материальной, затем очень короткое время меж ними существовало гармоничное равновесие и в конце периода наступал уже перевес культуры -- с тем, чтобы, пройдя через фазу кризиса, снова перейти в фазу идеальную и начать новый, следующий маятникообразный цикл исторического развития.

Эти фазы, как уже было сказано, очень неточно означались Сорокиным как всего только вероятностные, случайные, как он их сам называл, флуктуации, которые, по его мнению, могли следовать и в противоположном порядке. На деле же, однако, все это строго логически вытекало из общечеловеческой негэнтропийной в целом траектории развития как движения от менее высокой степени животной организованности к более высокой степени организованности социальной. Поэтому и в следовании означенных циклов с их фазами должен был быть именно этот, а не какой-нибудь иной порядок. В начале фаза перевеса идеальной структуры над материальными элементами, затем интегральная фаза их равновесного взаимодействия и, наконец, переход от интегральной фазы к фазе сенсорной с перевесом уже элементов над структурой -- фазе своеобразного энтропийного регресса, т.е. перехода от социальной системы снова в состояние, по своей бездуховности более близкое животному стаду. Фактически и сам Сорокин придерживался этого принципа, во всем тексте своей чрезвычайно объёмистой "Социальной и культурной динамики" связывая идеациональную фазу, когда духовная культура преобладает над культурой материальной, с подъемом культуры, а интегральную фазу, когда обе культуры образуют гармоническое единство, -- с моментом наивысшего её расцвета, и, наконец, трактуя фазу сенсорную, с её перевесом материально-чувственной культуры, как глубокий упадок, за которым после очень серьёзного кризиса наступает новый, очередной цикл с новым очередным подъемом. Так в своем маятникообразном развитии выглядит история человеческой культуры, и так в ней сегодня видится нам и роль идеалов. Тех самых идеалов, которые наш глубокомысленный философ-земляк Игнат Кончевский называл сияющими, или лучистыми.

В свете такой, может быть, пока еще и абстрактной в какой-то степени трактовки идеала мы уже на этой ступени рассмотрения имеем возможность понять и его блеск и его трагедию. И, тем более, величайшее его значение сегодня для нас, в наши обезбоженные, обезыдеаленные, несчастливые времена. Понять ее и на более конкретных жизненных уровнях. Прежде всего, как уже было сказано выше, становится ясным, что и сегодняшнее падение означенных идеалов не есть их какой-то абсолютный Untergang (гибель), как думал Шпенглер. И, тем более, не приход в результате такого исчезновения идеалов более совершенного состояния дел: рынка в экономике, демократии в политической жизни или свободы в жизни личной. На примере России мы видим, что с отказом от идеалов российское общество попало, как говорят беларусы, из огня да в полымя. Вместо здоровой и устойчивой экономики возникла самая гнилая и наглая коррупция и в хозяйстве и в обществе с разницей между богатыми и бедными даже намного более высокой, чем в капиталистическом мире прошлых времен. Вместо демократии -- массовое проникновение в руководящие государственные органы тех же бесстыже-аморальных олигархов, а то и профессиональных бандюг. И вместо некогда действительно великой русской культуры -- полное хозяйничанье уже не грядущего, как у Мережковского, а совсем уже настоящего, сегодняшнего хама.

Однако и в немецком языке слово Untergang имеет двойное значение. Оно означает не только полную гибель чего-то, но и всего только временный закат солнца, а это может пониматься и как возможность его очередного восхода вновь. Даже не только возможность, но и именно такой закономерно-необходимый ход дел в природе и социуме. Значение определенного морально-этического долга чувствуется уже в самой семантике этого слова, а в природе оно демонстрируется самим процессом эволюции живых организмов. В биологии, например, старение и даже гибель отдельного индивида совсем не означают исчезновения всего вида. Вид по-прежнему сохраняется в составе его генотипа, который есть не что иное, как информационная, идеальная его структура, являющаяся точным соответствием того, что в социуме мы называем идеалом. Поэтому именно так и должны мы понимать сегодня слово «идеал». Такое понимание его отчетливо слышится уже в знаменитом высказывании апостола Иоанна «En arche en ho Logos kai o Logos hn pros ton Qeon kai Qeos hn o Logos» (в начале было слово, и слово было у Бога, и Бог был словом). Поэтому слово (оно, кстати, означало одновременно и слово и мысль, идею!) воспринимается не только как символ оптимизма, но и как определенный энергетический толчок для дальнейшего движения вперед, к его реализации как общей цели нашей жизни. И в первую очередь к реализации той целой совокупности жизнетворных идеалов, которая заключается в так дорогой нашему сердцу белорусской идее.

Если мы уже использовали здесь слово «энергетический толчок», то скажем сразу же, что это не только симпатичная метафора. Принятый нами здесь тип философии как философии именно целостной, т.е. философии своеобразного (диалектического!) единства идеализма и материализма, одинаково действенный в сфере как социальных наук, так и наук природоведческих. Она поэтому не только помогает заметить определенную внешнюю аналогию, но и выявить реальные, глубинные взаимосвязи между предметами интересов, как говорилось некогда, «лириков» и «физиков», очень существенно содействуя и тем и другим, еще раз подтверждая, как увидим, важность означенного выражения и в отношении интересующего тут нас понятия «идеал» и обязывая тем остановиться на этом предмете чуть подробнее.
В физике, как известно, почти до сих пор остается неопределенным до конца смысл слова «энергия». Такой известный физик, как Ричард Фейнман, в своем знаменитом «Фейнмановском курсе лекций по физике» пишет, например, подчеркнуто прямо: «Физике современного дня неизвестно, что такое энергия». Избегают давать этому слову определение, заменяя его еще более неясным термином «импульс», и авторы также достаточно известной книги «Основы современной физики» В. Акоста, К.Кован и Б.Грэм. Так же поступает и автор трёхтомной «Физики для любознательных» Э.Роджерс, очень полезной, кстати, для «лириков»-гуманитариев. Тем более неясным оказывается и известное каждому со школьных лет разделение энергии на кинетическую и потенциальную. Тут наши физики почти всегда, не будучи в состоянии толком объяснить это разделение, в большинстве случаев обходятся только конкретными образными примерами.

Всё это оттого, что даже и современная физика в целом все еще находится под влиянием философского материализма, пусть себе и в его «стыдливой», как некогда было сказано, форме. Именно поэтому она в свой категориальный арсенал никогда не включала такие понятия, как информация и структура. Даже такая светлая голова среди физиков, как Стивен Хокинг, и сегодня допускает информацию, и то очень сдержанно, только в биологию. В картине Мира физиков-материалистов всегда существовали только материя и энергия. В упомянутых «Основах современной физики», например, слова «информация» и «структура» отсутствуют совсем («структура» упоминается только в более узком смысле как тонкая структура ядра). Да и здесь, если слово «материя» для физиков-материалистов было безусловно приемлемым, то энергия как способность производить работу казалась им уже весьма подозрительной, так как сразу же возникал вопрос: что же или, тем более, кто производит эту работу? Э. Роджерс даже берет на всякий случай и само слово «работа» в кавычки, а про саму энергию пишет открыто, что мы, может быть, никогда и не сможем дать определение энергии даже расплывчатое. Тут, по-видимому, физикам сразу же вспоминается печальная судьба биологов-виталистов, которых почти век весь материалистически образованный свет дружно высмеивал за допущение в биологию какой-то, будто бы, мистической жизненной силы и т.д. т. п. Поэтому им приходилось быть очень осторожными даже с безобидным физическим термином «сила». Однако, когда с открытиями в генетике эта сила получила достаточно разумное объяснение как своеобразный вид информации, смех тот так же дружно и умолк. Тем не менее, и Фейнман и Хокинг сами постоянно позволяли себе подсмеиваться над философами, что ломают свои головы над вопросом, что же такое есть эта информация (в Советской России так вообще когда-то было небезопасно заниматься и информацией и кибернетикой).

Только после того, как с наших глаз спали шоры философского материализма, мы увидели мир во всей его сложности и одновременно в целостной его простоте. Увидели, что весь этот мир, как писал еще великий Гегель, представляет собой диалектически противоречивое единство идеального и материального (Гегель здесь, правда, как идеалист, немного недолюбливал материальное и не совсем законно употреблял вместо него слово «реальное»). Единство, что на языке сегодняшней общей теории систем, этой родной сестры кибернетики, может трактоваться как очень подвижное единство структуры (структура же есть не что другое, как информация, как мы уже говорили вслед за Ребанэ, в ее кристаллической форме, соответствующей идеальному) и элементов, соответствующих материальному. В свете такой противоречиво целостной философии и сама физика получила уже по-настоящему прочную философскую базу. Если в прошлом она, по остроумному замечанию Платона, хромала, опираясь только на одну материальную ногу, то теперь она может, как и философия, уверенно встать сразу на две ноги, с опорой одновременно на идеальное и материальное. Если ранее мир как иерархическая система состоял только из двух уровней, из которых главным почему-то считался уровень материальных элементов (даже энергия была, как мы видели, неизвестно чем!), то теперь он как система, получив и уровень идеальной структуры, целиком соответствует самому себе, т.е. становится реальным. Если у Гегеля мир также, как мы уже видели, слегка прихрамывал на одну ногу, то с точки зрения целостной философии он приобретает полную реальность только как действительно диалектически противоречивое единство идеального и материального. Или, если говорить современным языком, как иерархично-системное единство структуры и элементов. Тогда, кстати, находит свое логическое место и понятие энергии, выступая как былой гегелев синтез тезиса (идеальное) и антитезиса (материальное). Или опять же как процесс взаимодействия между структурой и элементами. И не только сами энергия, сила и работа, но и разновидности в виде энергии кинетической и потенциальной ее форм. Кинетическая энергия, например, имеет место, когда элементы воздействуют на структуру, потенциальная же, наоборот, -- когда структура воздействует на элементы. Более того, тут почти автоматически решается заодно и знаменитая проблема энтропии, принесшая физикам в свое время столько хлопот. Из-за нее, как известно, они, в том числе и Н.Винер, вынуждены были признавать и возможность тепловой смерти всей Вселенной. Энтропия -- это изменения в системе под воздействием элементов на структуру ее как соответствие кинетической форме энергии, и изменения, как правило, деструктивные. Негэнтропия (понятие, введенное создателем теории информации К.Шенноном) -- это системные изменения под воздействием, наоборот, структуры на элементы как соответствие энергии потенциальной, и изменения, наоборот, конструктивные. Первые ведут, как нетрудно догадаться, к распаду системы. Вторые, напротив, -- к созданию и упрочению ее. И так далее и тому подобное, так что тут может быть определена целая цепочка таких же строго логических связей и соответствий.

Внимательный читатель, наверное, давно заметил, что в цепочке этой оказываются не только основные физические понятия и категории, но и знакомые уже нам понятия из области социального строения культуры и процесса ее развития. Так, например, трактуются и структура культуры как иерархической системы с уровнями духовной, художественной и материальной субкультур, и процесс исторического ее развития как очередная смена фаз, знакомых уже нам, как фаза становления культуры с преобладанием духовной субкультуры над субкультурой материальной, фаза расцвета культуры с гармоничным равновесием между духовной и материальной субкультурами и выдвижением на первый план субкультуры художественной, фаза социально-культурного упадка с перевесом уже субкультуры материальной над субкультурой духовной и, наконец, фаза гибели культуры с полным противостоянием обеих субкультур и наступлением общего социокультурного хаоса. Такая же строго логическая упорядоченность имеет место и на более конкретных уровнях общекультурной системы и процесса ее развития. Так, например, теоретическая деятельность в социокультурном процессе имеет характер накопления информации и превращения ее в социальные структуры, а деятельность практическая, наоборот, есть реализация этих структур в массах конкретных людей как материальных элементов социальной системы. Тут можно даже найти ответ даже на очень конкретную ситуацию, обыкновенно очень беспокоящую практических политиков. Это, когда, например, активность уличного социального движения начинает спадать, и бедные политики начинают растерянно думать, что этим все и закончилось. На деле же закончилась, или, точнее, израсходовалась только, так сказать, кинетическая фаза энергетики этого движения, которая совсем логично должна замениться фазой потенциальной, фазой накопления социальной энергии. Отсюда совсем логично вытекает и необходимость чисто теоретической работы в социальном движении вслед за затиханием так называемых уличных акций. Впрочем, в реальности эти фазы, как и должно быть в социуме, следуют в обратном порядке. Сначала происходит накопление теоретических знаний как социального потенциала, а затем уже наступает и кинетика практического их применения в социальном движении (в Беларуси же обратный порядок фаз возник преимущественно из-за неожиданности произошедших событий). И так далее. Не трудно найти здесь и все то, что касается интересующей нас проблемы -- проблемы идеала и его роли в социальной ситуации в Беларуси. Идеал, как видим, выступает в обществе в роли такого накопления социального потенциала и следующего за ним могущественного кинетико-энергетического толчка. Вот потому и была здесь проведена такая, казалось бы, далёкая аналогия с физикой. Аналогия, принудившая нас вспомнить и французского социолога А. Кетле, также неслучайно написавшего еще в начале предыдущего столетия книгу под заглавием "Социальная физика", и еще раз подтвердить здесь бесспорный, впрочем, факт, что и философия (но философия настоящая!) может быть полезной для физики.

Изложенное здесь теоретическое понимание процесса реализации идеала как постоянного стремления к гармоническому единству между идеальным и материальным факторами бытия, как постоянной, скажем так, не покидающей Земли ориентации на Бога, -- такое понимание идеала дает нам возможность понять и основную причину того фатально-позорного краха коммунистических идеалов, "построение" которых принесло столько страданий несчастным народам былого Советского Союза, в том числе и нам, белорусам. И тут прежде всего нужно понимать, что причиной того был, как у нас часто думают наши неучи-псевдодемократы, не сам идеал, этот могущественный духовно-социальный фактор, создавший человека человеком, а только одностороннее понимание его, которое допускал и сам основоположник коммунизма Маркс и особенно российские его последователи. Эти последние понимали реализацию идеала вообще не диалектически, не как обусловленный количественной материальной эволюцией качественный идеально-революционный переход в новое социальное состояние, а как действительно уже вульгарно-головоломный скачок, как принудительное, планово-палочное построение абсолютно идеального общества (сталинские "великие стройки коммунизма" или, тем более, хрущевское "построение" коммунизма за двадцать лет, или даже воспитание нового человека, прямого, как гвоздь ("гвозди бы делать из этих людей, лучше бы не было в мире гвоздей" -- писал некогда известный советский поэт Николай Тихонов). Построение нового общества без какого бы то ни было учета материального обеспечения такого построения (состояние хозяйства и, что самое главное, состояние самого народа как человеческого фактора), которого в тогдашней феодально-крестьянской России совсем почти не существовало вообще, скомпрометировало идеал окончательно.

Да и сам Маркс, хотя и был великолепно образован и даже считал себя учеником Гегеля, смысл диалектики не понимал до конца. Он не придал значения тому пониманию фазовости процесса истории, который выразительно просвечивал в тексте обеих гегелевых логик и особенно в его эстетике как общей теории художественной культуры с ее учением о смысле художественных стилей, хотя и читал и даже конспектировал "Эстетику" гегелева ученика Фишера перед написанием своего Капитала". Оно только косвенно повлияло на его, марксово, учение о социально-экономических формациях, где эта фазовость, тем не менее, отчетливо проглядывает через его описание диалектической динамики единства и противоположности производительных сил и производственных отношений (что, кстати, намного позднее выгодно использовалось с опорою на марксов же авторитет и нами в белорусской эстетике при замаскированной критике советской действительности с помощью тех же марксовых понятий). Маркс понимал, что современный ему капитализм переживает уже фазу своего упадка, и очень остро и справедливо его критиковал, что и сегодня звучит очень актуально относительно современной России. Однако, ошибочно недооценивая трактовку истории как процесс с циклическими фазами становления, расцвета и упадка в целом, он в своей борьбе за новое общество взял на вооружение, считая это, как он сам признавался, только родимыми пятнами прошлого, материализм, атеизм и тезис о физическом насилии как повивальной бабке истории, эти самые характерные симптомы социального упадка тогдашнего общества. Симптомы, которые в условиях еще более вульгарных со стороны продолжателей марксова дела методов реализации идеала явственно свидетельствовали и о возможности злокачественного перерождения этих, казалось бы, таких невинных родимых пятен в совсем уже зловещую раковую опухоль. Что и произошло немного позже в Советской России.

Маркс, как известно, обвинил в утопизме своих предшественников Фурье, Сен-Симона и Оуэна, которые опирались на идеализм и христианский социализм, и принципиально отбросив всякий идеализм, сделал воинствующий материализм, а разом с ним также и злобствующий атеизм, основным методом и своей теории и своей социально-практической деятельности. Отсюда сразу же почти автоматически возникли и его культ "насилия как повивальной бабки истории", и его печально знаменитая диктатура пролетариата, и недооценка им значения духовной культуры, и невероятно завышенная оценка роли экономики (в этом позднее признавался даже сам Энгельс), и как результат, наконец, трагически низкая оценка уже и самого человека в сравнении с техникой. Все это было еще "глубже развито" экстремальным Лениным, который даже крестьянство, эти глубинные корни любого народа, любой социально здоровой нации, оценивал как элемент, который "порождает капитализм ежедневно, ежечасно и в массовом масштабе", а интелигенцию так просто считал г...ном. Все это в совсем уже жутком виде было продолжено его верным последователем Сталиным, окончательно скомпрометировавшим в принципе и само слово "идеал".

Однако, так же неразумными оказываются и те сегодняшние их противники и "борцы за демократию", заменившие идеал деньгами, которые "не пахнут", как вслед за римским императором-циником Веспазианом высказался как-то по московскому телевидению всемирно известный олигарх Джордж Сорос. Став у руля демократизированной "по-ихнему", полностью обезыдеаленной и ограбленной России, они завели ее в еще более глубокое, пусть нам простят россияне, г...но. И совсем уже приходится горестно молчать про наше белорусское руководство, которое только и мечтает, чтобы утопить и Беларусь в этом дурно, вопреки Веспазиану, пахнущем веществе, продав ее российским олигархам такого же сорта и вернув ее в прежнее провинциально-колониальное положение.

Увидев, чем грозит белорусам такое целиком безыдеальное полу-животное существование, мы должны, однако, постоянно держаться как можно далее и от противоположной крайности: от подсовываемых нам помаленьку таких также достаточно отравляющих заместителей идеала, как наши старые знакомые интернационализм, космополитизм, универсализм и даже шумно расхваливаемый сегодня властями глобализм. Нужно постоянно помнить, что под этими обманчиво-солидными именами всегда так или этак прятался и прячется все тот же хищный империализм, которому только и нужно такое полу-животное население-быдло, не имеющее уже ни своего языка, ни своей собственной духовной культуры, этой носительницы национального самосознания, и ни своей, конечно же, независимой, суверенной государственности. Население, которому достаточно только, как говорили римляне, panem et circenses (хлеба и зрелищ), приправленных сегодня еще водкой да хоккеем. Особенно же характерен здесь по своей цинической сущности термин «интернационализм». На наше несчастье мы уже свыклись с ним и не замечаем, что в своем точном смысле он означает не то, что находится в самих народах, объединяя их в единое целое, как и должно было бы разуметься по смыслу понятия, а то, что существует между народами, независимо от них и над ними, что еще выразительнее слышится в его русском переводе «международный» (интересно было бы узнать, кем и когда был конкретно введен в обиход этот термин и у кого он был заимствован Эженом Потье, автором знаменитого гимна «Интернационал»!). Все это в целом, как говорят, ласточки из одного гнезда и недаром даже американец С. Хантингтон в своей нашумевшей недавно интересной книге «Clash of civilisations» (Столкновение цивилизаций) хлёстко писал: «globalism for the West, imperialism for the rest» (глобализм для Запада, империализм для остальных). Не забудем, что и современной России очень хочется стать в этом отношении также на уровень Запада, а не считаться по-прежнему тоже в числе «остальных».

Особенно же нам нужна сейчас опирающаяся на национальное самосознание и соответствующие ему идеалы собственная независимая держава (мы сознательно употребляем здесь белорусский термин «держава», известное и каждому русскому, хотя и русское слово «государство», как известно лингвистике, происходит от белорусско-украинского «господарство»). Держава, которую и в России и вслед за ней и у нас в Беларуси не очень грамотные реформаторы хотят целиком заменить обыкновенным рынком, отдав ему и духовную культуру и сделав таким образом продажными даже такие духовные ценности, как истина, добро, совесть и красота. Мы видим уже, куда все это завело несчастную Россию и в какое ужасное болото попала ее некогда великая духовная культура. Да и в сфере культуры материальной там стала господствовать сегодня такая чудовищная коррупция, что теперешние российские власти вновь собираются прибегнуть для ее ликвидации по старинке к силовым методам. Тем самым, по-видимому, которыми они некогда боролись против «классово чуждых» крестьянства и интеллигенции и строили «развитой социализм». Видим, как у нас в Беларуси за никчемную чечевичную похлебку мнимой экономической выгоды России продается и наша белорусская национальная культура, буквально топчется ногами наш родной язык (даже руководство позволяет себе передразнивать его публично, и это тогда, когда всемирно известный культуролог и лингвист Э. Сэпир писал, что искренним и честным можно быть только на родном языке!), унижаются философия, литература и искусство (центральная официальная газета, до сих пор носящая название "Советская Белоруссия", открыто пишет, что белорусскую философию следует давно сдать в кунсткамеру). А с ними и наше национальное самосознания и национальное достоинство. Рынок может господствовать только в сфере материальной культуры, которая и сама во многом зависит от культуры духовной, как давно уже было доказано философом и социологом Максом Вебером. Однако наше белорусское руководство считает за лучшее заниматься хоккеем и лыжами, стремясь опустить до этого не самого высокого интеллектуального уровня и нашу молодёжь. Куда легче и, главное, выгодней руководить совсем уж обездумленным народом! Этого также, думается, очень ошибочно не учитывает и некоторые наши погрязшие в некрасивой борьбе только за рейтинг собственного личного "имиджа" представители белорусской политической оппозиции. Они совсем в духе прежнего марксистского интернационализма гнутся перед сегодняшним глобализмом, этой современной разновидностью империализма, отбрасывая в сторону понятие национального, построенного на собственном самосознании независимого государства. Государства, которое апостол Павел считал властью от Бога и которое Гегель вслед за ним определял как реальность моральной идеи. Без такого понимания государства некоторые наши неучи-"оппозиционеры" превратились, как мы не раз уже писали, в "борцов" за демократию без суверенитета и за свободу без независимости, заменив все это силою денег и сами рискуя стать продажными.

Понятию «государство», впрочем, хотя название его и имеет, как мы уже видели, белорусское происхождение, вообще не везло в нашей истории. В советские времена под господством марксистско-ленинской философии диалектического и исторического материализма, в которой диалектика использовалась преимущественно для маскировки алогичности утверждаемых положений, а то и для прямого лганья, государство превратилось в абсолютизированную крайность, в то, что критики этой философии справедливо критиковали как тоталитаризм. Оно стало не только символом, но и фактическим носителем и инструментом абсолютной, слепой необходимости, которая противостояла свободе, беспощадно подавляя ее в любом проявлении, будь то свобода личности, мысли, художественного творчества или экономической деятельности. Все мы видели, к чему все это приводило в период советского «развитого социализма». Однако, и там, где оказалась современная Россия сейчас, также возникла крайность, хотя и абсолютно противоположного, но так же гибельного характера. Разом с решительным отклонением организующей роли государства, понимаемого сегодня фактически только как тормоз в социальном развитии, была заодно провозглашена и абсолютная свобода от разума, истины, морали, добра и красоты, т.е. от всего того, что обыкновенно именовалось духовной культурой и всегда находилось на совести государства, а не рынка. Все это мы видим в теперешней обезыдеаленной России, где вместо демократии господствует циничная олигархия и где вся страна захлёбывается в болоте сплошной коррупции и духовного разложения с циничной продажностью самых высоких духовных ценностей. Само же государство оказалось отданным целиком в руки цинично-аморальных гебистов, не очень умных, но до зубов вооруженных чудовищными современными вооружениями генералов да рядовых спецслужбистов, которым официально позволено убивать из-за угла, отравлять, душить, выдавливать глаза, красть и лгать. Сотрудников тех самых спецслужб, которые в нормальном, приличном обществе должны были бы быть в принципе запрещены, как запрещено пока еще химическое, бактериологическое и радиологическое оружие. Вот во что превратилась и у нас и в целом мире когдатошняя гегелева «реальность моральной идеи» и тем более павлова «власть от Бога»!

Именно здесь и становится очевидной роль того, что в философии уже с древних времен называлось диалектикой и согласно чему истина находится не с крайней левой или правой стороны, а всегда где-то посредине, где ее еще и нужно старательно поискать, руководствуясь той же диалектикой. Насколько нелегка эта задача, мы видели уже хотя бы на примере действительно несмолкаемой в истории культуры борьбы между идеализмом и материализмом. В истории не только европейской, но и других великих культур -- восточных исламской, индийской и китайской. Но и там, и там, и там эти поиски ведутся преимущественно с помощью все той же диалектики, что бы там ни утверждали её сегодняшние противники.

Также нужно подходить и к проблеме государства. И государство должно соединять в гармоническом единстве общественное и личное, необходимость и свободу, разум и чувственность (об этом нам твердили и коммунисты, но здесь они в большинстве своем то ли также по невежеству, то ли по нечистой совести говорили неправду, действуя совсем наоборот!). На европейском Западе эта двойственность государства начинает сегодня активно обсуждаться хотя бы экономистами в дискуссиях между противниками государственности, фридманистами, и сторонниками ее, кейнсианцами (и, если верить последним изданиям Британской энциклопедии, сегодня постепенно берут верх кейнсианцы). Там, однако, проблема усложняется еще и общим состоянием западно-европейской культуры, переживающей и сегодня еще, как кажется, шпенглеровский «закат Европы» и отбрасывающей ради личных прав человека все его моральные и вообще духовные общественные обязанности. Из-за этого в Америке, например, и в президенты государства избирают не философов, как советовал еще Платон, а популярных киноактеров, футболистов или совсем уже только мускулистых специалистов по бездумному «фитнесу».

А вот по-настоящему заслуженный интерес в истории Центральной Европы и сегодня вызывают относительно недавние еще югославские поиски рыночного социализма или чехословацкие попытки построения «социализма с человеческим лицом». Интерес, еще усиленный многозначительным фактом решительного их неприятия со стороны Советов, а в Венгрии и Чехии так и кровавого их подавления. Недаром же так на них ориентировались так жестоко обманутые судьбой наши искренние шестидесятники и, наоборот, так их боялись и ненавидели советские коммунисты ленинско-сталинской выучки. Те поиски интересны прежде всего тем, что так или иначе искались именно способы гармоничного по возможности соединения личного и государственного, свободы и обязанности, эмоционального и рационального, индивидуального и общего, телесного и духовного в человеке и обществе. И в Югославии, например, с её рабочими советами и рыночной экономикой, определенные успехи уже были, если бы не национальный вопрос, решить который югославские политики из-за их марксистско-ленинской интернационалистичности так и не смогли. Кое-кто может, правда, подумать, что и у нас в Беларуси правительство в своей деятельности руководствуется той же идеей рыночного социализма (некоторые наши не очень грамотные экономисты и новоиспеченные политологи и сам этот термин приписывают Лукашенко, не подозревая, видимо, что этот термин широко употребляется и в известном американском учебнике по "экономикс" К. Макконнела и С. Брю и в курсе истории экономической мысли француза А. Дени (последний, кстати, издан у нас на белорусском языке!). Все это, однако, не соответствует действительности. Белорусское правительство притягивало и притягивает сейчас в этом выражении не слово "рыночный", а слово "социализм", и именно социализм в коммуно-тоталитарном его понимании. Само это правительство было и есть в принципе полностью пракоммунистическим, а сегодня даже и сдает (не без риска, так как это уже совсем очевидное государственное с отягощающими вину обстоятельствами преступление: измена государству!) суверенную Беларусь назад в имперскую Россию в качестве ее бывшего "Западно-русского края". Сдает, чтобы таким ходом троянского коня прорваться в Кремль и вернуть уже всю Россию и вырвавшиеся из-под ее сапога другие народы в прежнее эсэсэсэровское состояние под тем же интернационалистским знаменем и в колюче-проволочной "границе на замке".

Нужно все таки нашим политикам помнить, что все мы люди и отличаемся от других животных-гоминидов, как не без едкой иронии писал некогда зоолог Десмонд Моррис, не столько относительной величиной своих гениталий, сколько размерами и качествами именно своего мозга. Благодаря чему мы и должны руководствоваться в своей жизни не только инстинктом, пусть себе и самым главным, как в известном американском фильме, но и разумом. И разумом преимущественно диалектическим типа "и--и", а не формально логическим типа "или--или", который по своей примитивности близок к разуму животных, и как раз из-за него мы начинаем на русский манер "рубить сплеча", а то и сползать иногда до классового мордобоя. Мы все время должны помнить, что и мы и культура наша возникли в очень сложный период истории нашей планеты, и эта сложность не могла не отразиться и на нашей общей природе, вызвав определенную неустойчивость во взаимоотношениях наших социальной и животной (не будем лицемерно замалчивать это слово!) сторон, наших души и тела. А это в свою очередь отразилось и в истории нашей культуры, придав ей так же неустойчиво волнообразный, синусоидальный характер. Культура, как мы уже знаем, тоже переживает поэтому определенные эпохи, или циклы, как их называют культурологи, а каждый цикл с его фазами социокультурного подъёма и спада общества как раз и представляет собою фазы борьбы идеала за его реализацию.

Чтобы застраховаться и от этой сложности и от начинающего сегодня распространяться среди противников идеала вышеупомянутого общечеловеческого пессимизма с апокалипсисом и концом света в связи еще и очень возможным новым наступлением грозных для всего человечества климатических перемен, могущих вызвать, не дай Бог, и очередное, пятое обледенение, в котором будет "соучастие" и самих людей, не понимающих до сих пор энтропийного характера так восхваляемого ими технического прогресса, -- чтобы застраховаться от всего этого, нам нужно помнить все время нашу собственную праисторию. Помнить про то, что мы, люди, уже встречались с аналогичной опасностью в период четвертичного обледенения и не только не погибли, но и сохранились именно благодаря переходу с животного типа существования на человеческий. И не только сохранились, но и успешно развивались в дальнейшем. А все это, значит, благодаря и переходу на жизнь с идеалами, ибо идеалы не только сберегают человеческий характер нашей жизни, но обеспечивают нормальный ход существования и всего человечества на всем протяжении его истории вообще.

Нам тем более нужны сегодня идеалы, которые смогли бы быть достаточно мощным стимулом для их реализации и на белорусской земле. А такими они могут стать, только материализовавшись в независимом белорусском национальном государстве, т.е. создав гармоническое единство народной души и народного тела, духовной культуры народа и его культуры материальной, его сознания и его языка, его общественного и его личного, и т.д. и т.п. Короче говоря, в том, что объединяет в себе общечеловеческое и индивидуальное и что еще с эпохи Европейского Возрождения, оказавшегося, думается, высшей точкой человеческого бытия на планете Земля (кажется, наступает уже время нам всем привыкать к этой мысли!), -- что еще с этой эпохи называется нацией, с тех же классических времен закрепляясь понятием независимости и суверенитета и воплощаясь в том, что все мы понимаем под так нам сегодня дорогими словами «белорусский государственный суверенитет и белорусская идея».

Вот такими, думается, виделись некогда нашему славному земляку Игнату Кончевскому и видятся сегодня нам идеалы, которые он называл сияющими и лучистыми и которые представляются нам нужными особенно теперь. Нужными, так как именно такие идеалы действительно, словно солнечные лучи, и осветят нам путь в будущее, когда мы, белорусы, станем полностью свободными и независимыми и займём свое место среди других народов как равные среди равных. Как же тогда не вспомнить известные слова наших предшественников по белорусской идее: заглянет солнце и в наше оконце!