Распутье

Приближалось окончание школы. Мама очень хотела, чтобы я стал врачом, а уж если кем-то другим, то только чтобы не пошел по стезе наук гуманитарных. Она знала, что меня влекло изучение изящной словесности, но перед глазами была судьба отца. Именно за литературу ему приклеили ярлык «нацдема». Поэтому мать настойчиво твердила: никаких гуманитарных наук, выбирай из естественных. К формулам прицепиться труднее, чем к стихам или прозе.
Что касается литературы, то никому я так не завидую, как мастерам слова. Не рифмоплетам, не писакам-приспособленцам, а творцам! Так уж сложилось, что я определил своего любимого писателя - Антона Павловича Чехова - еще в школьные годы и не хочу менять привязанности. Но какой богатый выбор истинных мастеров белорусского художественного слова, которых престижно выбрать в любимые! От титанов до тех, кто за свою короткую жизнь успел лишь на мгновение блеснуть красотой строчек, оставив о себе память на века. Янка Купала, Якуб Колас, Владимир Короткевич, Василь Быков, Кузьма Черный, Лариса Гениюш, Павлюк Трус, Наталья Арсеньева... и даже повешенный в 26 лет российскими колонизаторами Кастусь Калиновский, написавший лишь несколько десятков строк в своей «Мужицкой правде». Да разве всех, кто любил Беларусь и в итоге именно ее восславил, перечислишь?

Однако я никак не сожалею, что отдался другому увлечению - радиоэлектронике. Не один раз я приходил ко входной двери городской телефонной станции на улице Карла Маркса, чтобы еще и еще прочесть объявление, приглашающее на учебу в Московский институт связи. Там была специальность телевидение, по моим понятиям 1951 года -  вершина радиоэлектроники. И я поехал в Москву поступать в Институт связи. На парадной двери института висела табличка, указывающая, что в связи с ремонтом вход в приемную комиссию со двора. Через скрипящую шаткую дверь по обшарпанному коридору с неприглядным полом и дурным запахом я пробрался в зал приемной комиссии. Вспомнил дни «открытых дверей» в Минске: в политехническом, в университете, в педагогическом. Там было все торжественно, аккуратно, с главного входа. Мое желание поступать в этот институт мгновенно отпало, и я вернулся домой, в Минск.

В родном городе меня ожидали серьезные испытания. Хотя, казалось, студенческий билет уже в кармане - медалистов положено было зачислять без экзаменов. Но когда я отнес документы на физико-математический факультет БГУ, началась целая эпопея.
Через два дня меня вызвали и заставили здесь же, в помещении комиссии, переписать автобиографию. У мамы был великий опыт жены «врага народа». Она заблаговременно предупредила, на чем могут поймать. Либо на каком-то мелком несовпадении данных в первом и втором варианте, либо на допущенных в спешке ошибках или описках - тогда скажут, какой же ты медалист?!
Никуда не заглядывая, написал.

- Вы, наверное, черновик в кармане носите, здесь же все слово в слово.

- Нет, у меня память такая.

Кадровик, муштровавший меня с бумагами, в конце концов сказал прямо:

- Фразу в автобиографии «отец с семьей не живет» нужно расшифровать!

Формулировку ту посоветовала мне мать. Она ожидала и такого поворота дела, поэтому я был готов и без замедления ответил, что, к сожалению, не могу больше ничего добавить к написанному. Позднее вплоть до хрущевской оттепели мне не один раз приходилось заверять проверяющих в том, что больше об отце мне ничего не известно. Позднее, когда оказался в политике, мастера черного пиара перекрутили дело так, что будто «Шушкевич когда-то отказался от отца».

Ну а тогда, при поступлении в университет, мне пришлось пройти не один кабинет - от секретаря приемной комиссии до самого ректора. Как заведенный я везде твердил одно и то же: вы не имеете права отказать мне в зачислении. Советские законы для всех одинаковы. Они вертелись как ужи на сковородке, потому что никаких оснований для отказа не имели, но лезли из кожи вон, чтобы соблюсти негласную установку: на физику ненадежных не брать!

Физика в 1951-м была в почете. Советский Союз в глобальном противостоянии с Соединенными Штатами как раз незадолго до этого испытал атомную бомбу и быстро создавал водородную. Разве можно было в сферу стратегически важную пускать сына врага народа?
С боем добился я зачисления, но клеймо оставалось. В 1952 году меня неожиданно отклонили от участия в широко разрекламированном мотопробеге Минск-Киев, хотя я был образцовым членом секции мотоспорта ДОСААФ, лучше других изучил гордость отечественного мотоциклостроения ИЖ-49, умел его ремонтировать, наконец, стал призером отборочного кросса. Но ярлык неблагонадежного заслонил все спортивные регалии. И злопамятный ректор Чимбург мою фамилию из списка участников пробега вычеркнул.

В том же 1952 году вместо историка КПСС Чимбурга ректором назначили геолога Константина Игнатьевича Лукашова. Что касается уровня научной и педагогической квалификации, то он настолько контрастировал с предшественником, что я почувствовал настоящую гордость за университет и его руководство. С того времени я постоянно горжусь Белорусским государственным университетом, однако гордость за его руководителей временами исчезает.

И все же мои школьные учителя, кроме физика Финиаса Соломоновича, были убеждены в том, что я подамся в гуманитарии. А уже упоминавшаяся Мария Иосифовна Марцулянис почти сознание потеряла, когда при случайной встрече в городе я поведал ей, что поступил на физику.

- Это ужасно! Зачем вам эта бездушная материя? Ведь вы вполне могли бы заняться субстанциями духовными. Вам бы пойти на филологию, историю, в конце концов. Ведь многие в состоянии понять Архимеда, Пифагора и даже Эвклида. А кто, скажите, из ваших сверстников понимает Гомера, Аристотеля, Платона? А ведь всем нам нужна мудрость древних, но почему-то люди, способные научиться понимать их, этих великих древних, идут в физики.

Печально, но неизбежно. Так много давшая мне и моим одноклассникам Мария Иосифовна ушла в мир иной, а мы ее помним, благодарны ей и вспоминаем ее добрым словом. Переживаем, что изводили ее со всей нашей ученической безжалостностью. Я бы мог успокоить ее сегодня тем, что не совсем оторвался от гуманитариев. Судьба свела меня с ними, а ее похвалы придавали мне уверенности и силы, заставили думать, что я способен ладить и с ними. Правда, я вынужден был приобщиться к науке, которой в мое школьное и студенческое время здесь не было. Боюсь, что за эту науку - политологию - Мария Иосифовна осудила бы меня не менее страстно, чем за физику. Она считала, что в политике преуспевают только нахалы и лицемеры.