В МОСКВУ, К ВЛАСТЯМ

Мавзолей и Кремль

«Совок», не стремящийся попасть в мавзолей, должен был по меньшей мере вызывать подозрение. Но к мавзолею меня не тянуло, а венки к нему возлагал; и к телу вождя по ступенькам мавзолея опускался, когда нас, проректоров по научной работе ведущих университетов СССР, ежегодно собирали в Москве, где мы получали наставления и инструкции, как работать дальше. Первоначально ведущими называли университеты, в которых один преподаватель приходился менее чем на 8 студентов, потом слово «ведущий» никаких преимуществ не давало и служило просто похвалой вузу со стороны министерства.

Важным элементом нашей программы считалось коллективное посещение мавзолея. Увильнуть от этого почетного дела было невозможно. Считалось, что нам оказывается великое уважение: не нужно было стоять в длиннющей общей очереди. Для коллективных посещений по заранее поданным заявкам была своя отдельная очередь.

1986 год. Проректоры по науке университетов СССР в очереди к мавзолею Ленина. Я тоже здесь — в берете предпоследний с левого края.

Попасть в Кремль я, наоборот, хотел, но это было делом труднореализуемым. И вот в мае 1987 года меня как председателя минской городской организации избрали делегатом IX съезда общества «Знание», и мое желание сбылось.

Быть председателем городской организации общества «Знание» считалось делом почетным и не составляло большого труда. Общественная работа такого рода не требовала особых затрат времени. Почти все вопросы решались по телефону. На углу улиц Комсомольской и Карла Маркса у меня был кабинет, приемная и секретарь, но я там бывал очень редко и недолго — час-другой в неделю по расписанию приема по личным вопросам. Всю работу вела мой заместитель, находившаяся на оплачиваемой должности, восседавшая в «моем» кабинете на «моем» кресле и командовавшая «моим» секретарем. Несколько членов правления собирались раз в три месяца и одобряли проделанную работу. Лишь несколько раз мой заместитель не могла выдержать атаку лекторов-марксистов, желавших увеличения квоты читаемых ими гонорарных лекций. Тогда она звонила мне и просила о помощи. Я поручал ей передать страждущим гонораров: жду их тогда-то, то есть в часы приема. Когда приходили, объяснял, что знаю, насколько они хорошие лекторы, но, мол, трудно с деньгами, поэтому просил прочесть две-три безгонорарные лекции, как это делают некоторые другие лекторы и я, после чего страсти угасали, и мы мирно расставались.

IX cъезд общества «Знание» происходил в Грановитой палате Кремля. Кроместандартных заклинаний «Даешь перестройку!», «нести знания в массы», «сконцентрировать усилия», «улучшить», «расширить», «не допускать и всемерно поощрять» я на нем ничего не услышал. Однако было довольно много встреч с интересными людьми, мероприятий и событий, сопутствующих съезду. Делегаты были «удостоены чести» сделать общий снимок в обстановке кремлевской роскоши. Я на этом снимке — крайний слева в предпоследнем ряду. Из тех, кто у нас в республике читал лекции по линии общества «Знание», кроме меня на съезде были лишь два человека — академик Любовь Владимировна Хотылева и тогда еще член-корреспондент (позднее — академик) Евгений Михайлович Бабосов (соответственно третья справа и третий слева в первом ряду). Остальные были партийными вдохновителями, иногда — организаторами лекторской работы с населением.

Запомнился прощальный прием для делегатов на верхнем этаже Дворца съездов, на котором было множество для кого-то важных лиц. Его трудно забыть, потому что, во-первых, прием был абсолютно безалкогольным — на нем не было даже пива. Этакая крупномасштабная поедаловка вкусных, почти невиданных в обычной жизни яств с долгими тостами в честь КПСС, ее предводителей и союзных руководителей общества «Знание».

Чоканье фужерами с соком или лимонадом меня, конечно же, раздражало, но раздражение приходилось скрывать. Хорошо знал: выпусти его наружу — и в Кремль больше не попадешь. Во-вторых, делегаты съезда составили никчемное меньшинство в толпе важных московских персон, приглашенных на прием. Среди них были ветераны со многими орденами и медалями, которые в отличие от делегатов довольно громко поносили безалкогольные порядки и их авторов — секретарей ЦК КПСС Лигачева и Горбачева. Воспроизвести их совковые речи в точности не совсем удобно. При устранении нецензурщины они звучали примерно так:

— Это же надо, до чего страну довели! Позор! Раньше, если на таком приеме я, как и любой другой присутствующий здесь человек, позволил бы себе напиться до невменяемости, то никаких бы дурных последствий из-за этого не произошло. Меня бы аккуратненько усадили в черную «Волгу», привезли домой и еще бы долго благодарили за то, что я удостоил их чести прием посетить. А теперь? Ни мне, ни всем остальным никакого удовольствия. Давись осетриной и закусывай апельсинами!

Со съезда общества «Знание» мы выходили через Спасские ворота Кремля и шли в гостиницу «Россия», где нас поселили. Увидел на спуске от Красной площади к Москва-реке самолет, похожий на наш АН-2, но поменьше размерами и красивее раскрашенный. Подошел к группе зевак у самолета и спросил у старшего по званию среди находящихся возле самолета милиционеров:

— Не с неба ли он свалился?

— Ну сколько вам, граждане, можно объяснять, что реквизит это для съемок приключенческого фильма. Перекур сейчас у киношников, они обедать уехали, а мы реквизит охраняем. Расходитесь, пожалуйста.

Я быстренько ушел, чтобы меня не отнесли к числу недоверчивых примитивов. Назавтра узнал, что московская милиция — народ с хитрецой, квалифицированнее и деликатнее нашей минской, а недоверчивые зеваки — совсем не примитивы, а видавшие виды москвичи, хорошо знающие милицейские уловки. На охранявшемся милицией самолете в Москву, практически на Красную площадь, из ФРГ прилетел немецкий пилот-любитель Руст, после чего в нашей стране почти три десятка военных командиров — профессионалов, имеющих отношение к ПВО, которым этот любитель утер нос, — расстались со своими генеральскими должностями.

В холле гостиницы «Россия» была у меня и непростая личная встреча с белорусской детской поэтессой Эдди Огнецвет, приехавшей на какое-то культурное мероприятие вместе с большой делегацией из БССР. Эдди, моя мать и мой отец были однокурсниками, окончившими в 1934 году литфак Высшего педагогического института в Минске. Моя мать неоднократно мне говорила, что Эдди — единственная ее подруга, которая осталась с мамой в самых дружеских отношениях после того, как осудили отца. Многие другие отвернулись от жены «врага народа» или же просто перестали узнавать. А вот Эдди не отвернулась: встречалась, приходила к нам, мама — к ней и т.д. Порядочный, достойнейший человек, эта Эдди, говаривала мама.

IX Съезд Всесоюзного общества «Знание». Москва, Кремль, 27-28 мая 1987 года.

И вот вернулся отец и рассказал следующее. От него требовали в тюрьме, чтобы он написал доносы на нескольких человек, за что его обещали освободить. Отец категорически отказывался, тогда его начали убеждать, что все так делают. Это взаимовыгодный шаг, в итоге всех пожурят и отпускают на свободу. Отец не верил и продолжал отказываться. Тогда ему показали доносы на него, написанные рукой Эдди Огнецвет (Каган) и Алесем Кучаром. Сказали: напишешь на всех, соберетесь на воле вместе и вдоволь насмеетесь — всех отпустим и дело закроем, так как все осознали все, что требуется. Отец отказался.

Что мог сказать я Эдди Семеновне в вестибюле гостиницы «Россия» на ее слова: «Ну что же это ваш папа такое обо мне говорит?» Сказал, что не могу быть судьей, тем более судьей поступков своих родителей. Мама к этому времени умерла, и вспоминать, что она говорила об Эдди Семеновне только хорошее, мне не хотелось. Я и мысли не допускал, что отец рассказал что-то не совсем точно. Такого с ним никогда не было.