Михаил ДЕЛЯГИН
Мы забыли, что
живем в прекрасном, волшебном и удивительном мире. Для восторга и удивления мы
просто слишком привыкли к нему, и эта привычка - главное, что мешает нам жить.
Человечество
сейчас переживает глубочайшие изменения, подобных которым не было на всем
протяжении письменной истории.
Жить в этих
изменениях страшно, - но захватывающе интересно. Наше поколение умрет от чего
угодно, но не от скуки.
ПРОЩАЙ, ПРИРОДА!
Прежде всего
кардинально меняются отношения человечества с природой: мы вошли в сферу
действия "закона сохранения рисков".
Это математически
не доказанная, но явная эмпирическая закономерность: снижение индивидуальных
рисков значимого числа элементов системы не меняет общего риска. Он
"возгоняется" с индивидуального на общесистемный уровень, на котором
он может разрушить систему.
Мы увидели это на
рынке американских деривативов. Они были созданы не для спекуляций, а для
страхования рисков, - и риски покупателя первоклассной корпоративной облигации
стали на порядок ниже рисков корпорации-эмитента. Сведение индивидуальных
рисков почти к нулю загнало общий риск на общесистемный уровень и обрушило
систему.
Это же
происходит, например, в здравоохранении. Развитый мир уже несколько поколений
успешно лечит больных детей. Обреченные на раннюю смерть еще три четверти века
лет назад уже более двух поколений живут полноценную долгую жизнь, - подрывая
тем самым генотип своих обществ.
Сознательного
выхода из этой ловушки нет: мы - люди, и никогда не откажемся от возможности
лечить даже чужих детей. Но последствия этого непонятны и, скорее всего, будут
наступать стихийно, а значит - разрушительно. Аналогичные процессы развиваются
во многих других сферах.
Второе
направление переформатирования отношений человека с природой - распространение
технологий формирования сознания.
Мы привыкли
сводить глобализацию к упрощению коммуникаций, волшебным образом не замечая,
как обеспечившие его технологии изменили характер всей человеческой
деятельности: наиболее рентабельным из общедоступных видов бизнеса стало прямое
формирование сознания.
А "наиболее
рентабельный из общедоступных" видов бизнеса - значит наиболее массовый
вид деятельности. Мы идем к этому уже 20 лет, и идём быстро. Последствия этой
революции непонятны, а может быть, и непознаваемы. Ведь главным объектом
воздействия человечества становится сам инструмент его познания, причём
воздействие это хаотично.
Колоссально
растут обратные связи - и, как выразился один богослов, "кажимости и
мнимости победили в борьбе с данностями". В результате мир становится всё
менее познаваемым.
Системы
управления не приспособлены к массовому применению технологий формирования
сознания, но вынуждены их применять как самый эффективный инструмент и, все
более напоминая обезьяну с гранатой, делают все более серьезные ошибки. Их
эффективность снижается, возникает перманентный кризис управления.
Снижение
познаваемости мира снижает значимость науки. Пока человек менял мир, надо было
знать о нем максимум, - чтобы не зайти ненароком в какую-нибудь
трансформаторную будку. Но теперь человек меняет свое восприятие мира, а это
дело намного более субъективное и интуитивное, чем наука.
Результат - наука
даже в наиболее развитых странах превращается в социальный уклад, а ее
поддержка уже напоминает поддержку государством французских крестьян в 60-70-е
годы, когда те поддерживались как культурный, а не коммерческий феномен, как
часть национального образа жизни.
Исключений всё
меньше.
Снижение
потребности в науке снижает потребность и в образовании. Еще недавно оно было
инструментом созидания наций и лишь потом подготовки специалистов, - а сейчас
оно по всему миру штампует "детей Фурсенко", "квалифицированных
потребителей", вырождаясь в инструмент социального контроля, каким оно
было до ХХ века.
ПРОЩАЙ, РАЗУМ!
Развитие
компьютеров скоро подарит нам полностью биологизированный интерфейс, и мы
сможем задавать ему вопросы так же легко, как и друг другу. Доступ к компьютеру
станет полностью равным и свободным, - и, поскольку компьютер есть выражение
формальной логики, мы станем равны по доступу к ней.
Пока конкуренция
между людьми и организациями основана именно на различиях в способности к
формальной логике. Когда компьютер сделает нас равными по доступу к ней так же,
как Интернет сделал равными по доступу к недостоверной информации, конкуренция
будет вытеснена во внелогические формы мышления.
Таких форм две.
Первая - творчество.
Человечество пока
не умеет воспитывать способности к творчеству так же массово, как оно научилось
воспитывать способности к логике. Просто не было потребности, из-за чего
вершиной в этой сфере так и остались достижения экспериментальной советской
педагогики 60-х-70-х годов.
Возможно, через
некоторое время эту проблему удастся решить, - но, пока этого не произошло,
конкуренция будет вестись на основе врожденных способностей к творчеству.
Она будет менее
социальной и более биологической, чем сейчас: человек, родившийся без
способностей, будет иметь меньше возможностей. Каждая цивилизация будет
по-своему преодолевать обострившуюся трагедию столкновения бездарных детей
элиты и талантливых выходцев из социальных низов. Где-то неспособных будут
выкидывать из элиты, где-то наоборот - будут уничтожать таланты, чтобы они не
мешали своим ровесникам из элиты. Каждая цивилизация будет давать на этот вызов
свой ответ, - и разница между ними резко вырастет.
Оборотная сторона
способности к творчеству - психологическая неустойчивость. Чем более творческим
является человек, тем менее устойчив он психологически. Граница между
коллективом творцов и толпой шизофреников может оказаться подвижной и условной.
Поэтому конкуренция
на основе способности к творчеству снизит эффективность управления. Килотонны
литературы на эту тему самим своим объёмом доказывают безуспешность попыток в
этой сфере.
Но, помимо
творчества, есть и другая форма внелогического мышления - мистика. Снижение
познаваемости мира, ощущение беспомощности повышают ее притягательность - и
потребность в ней растет во всем мире.
Об этом
свидетельствует и динамика соответствующих запросов в Интернете, и размножение
всяческих сект. В США, например, более миллиона людей везде ходят с рюкзачками.
В отличие от наших бывших зэков, этот миллион благополучных американцев в любой
момент ждет не ареста, а Судного дня, - и считает недопустимым предстать перед
Господом без смены белья.
Военизированные
социальные ритуалы, которыми с 50-х годов насаждалась лояльность в ряде
корпораций, всё больше уступают место ритуалам мистическим.
Три года назад
наиболее передовое в социальном отношении общество мира - США - возглавил
первый после Гитлера политик мистического типа, который говорил: "Я не
знаю, как буду решать проблемы страны, но точно решу их". Это мистика
чистой воды: именно на ней строилась предвыборная кампания Барака Обамы.
ПРОЩАЙ, ДЕМОКРАТИЯ!
В индустриальных
технологиях каждый человек был ценностью: из него можно было выжать прибыль.
Его нужно было отловить, обуздать, обучить, поставить к станку - и сделать так,
чтобы он был ещё и доволен. В разъяснении последнего заключается одна из
исторических заслуг нашей цивилизации: она показала, что, если о работнике не
заботиться, он заберет завод себе и будет сам организовывать свою жизнь. Из
понимания этого выросло общество массового потребления и "благосостояние
для всех".
Но
постиндустриальные технологии по сравнению с индустриальными
сверхпроизводительны. Пока это информационные технологии, - а впереди ещё и
биологические. Возможно, даже мы застанем массовое биологическое преобразование
человека, что непредсказуемо изменит социальные отношения; - но пока мы живем в
мире информационных технологий. Даже они резко повышают продуктивность
производства и при имеющемся уровне потребления делают огромные массы людей
ненужными с точки зрения производства потребляемых человечеством благ.
Эти "ненужные
люди" - средний класс: он много потребляет и сравнительно мало производит.
В рамках рыночной
парадигмы развитые страны перешли на корпоративное понимание эффективности: не
для всего общества в целом, а лишь для отдельно взятой, вырванной из страны корпорации.
Средний класс нужен лишь обществу в целом, но с точки зрения бухгалтерской
логики обособленной корпорации он бесполезен и подлежит социальной утилизации -
как основная часть населения России в парадигме "экономики трубы". В
этом отношении мы находимся в одной лодке с зажиточными американцами и даже
европейцами.
Сейчас развитый
мир в интеллектуальном отношении стоит перед выбором, от которого его бросает в
дрожь. Кажется очевидным, что средний класс должен жить, и жить хорошо, потому
что его представители - люди, а значит, нужно их беречь даже без эквивалентной
отдачи. Увы: этот естественный путь требует отказа от мысли о том, что человек
живёт ради прибыли, что для Запада идеологически невозможно.
Ведь он по
историческим меркам только что победил нас, думающих по-другому, только что
сделал эту победу и победившую коммерческую парадигму высшей ценностью, - как
можно отказаться от собственной победы?
Сама мысль о
таком отказе порождает пугающую неопределенность: а какими после него будут
мотивы массовой деятельности? Как и почему будет устроено общество?
Да, советская
цивилизация прошла по этому пути достаточно далеко, но при всех достижениях ее
пример не вдохновляет: она погибла.
Всё это
отталкивает мир на проторенный путь реализации корпоративных принципов
эффективности: кто слишком много потребляет и слишком мало производит, тот
подлежит социальной утилизации.
Это именно
средний класс развитых стран: нищие африканцы, медленно умирающие на 1-2
доллара в день, потребляют не так много.
И мы видим идущее
с середины 90-х годов обнищание американского среднего класса, которое сейчас
ускорилось за счет кризиса. Мы видим медленное, но всё же идущее обнищание
среднего класса и в благополучной Европе.
И мы видим
вопросы.
Как сделать так,
чтобы социально утилизируемые оставались довольны и не устраивали бунтов или
хотя бы исходов, укрепляющих конкурентов?
Как помочь
занимающимся утилизацией чувствовать себя честными и добрыми людьми, а не
палачами?
Есть и системные
проблемы. Так, демократия, которая осуществляется от имени и во имя среднего
класса, без самого этого класса выродится в информационную диктатуру
"нового типа".
А ведь она и без
того переживает глубочайший кризис: упрощение коммуникаций превращает
стандартные демократические институты в их противоположность.
Смысл формальной,
западной демократии заключается в том, что обществом должна управлять наиболее
влиятельная в нем сила, - но не только маленькие, но даже и крупные общества
из-за упрощения коммуникаций часто оказываются в ситуации, когда наиболее
влиятельная в них сила оказывается для них внешней. И строжайшее соблюдение
всех демократических формальностей отдает их под внешнее управление,
разрушительное хотя бы из-за своей безответственности.
Содержательный
смысл демократии - обеспечение максимального учета управляющей системой
интересов и, главное, мнений управляемых.
Но, пытаясь
технологиями формирования сознания чего-либо добиться от того или иного
общества, вы видите: эффективнее всего влиять не на все общество, а на его
элиту - на людей, участвующих в принятии и реализации значимых решений или
являющихся образцами для подражания.
Второй тип столь
же важен для управления, как и первый: притягательность и понятность команды
"делай, как я" непревзойденна, несмотря на все достижения логики и
высоты духа. Поэтому успешный клоун не менее важен для управления, чем министр,
- и последнему остается лишь посочувствовать.
Как только
становится ясным, что воздействие на сознание элиты намного рентабельнее, чем
воздействие на сознание общества, - она оказывается под концентрированным и
хаотическим ударным воздействием технологий формирования сознания.
И ее сознание
трансформируется не просто быстрее - она начинает мыслить по-другому, не так,
как всё остальное общество. Результат - не просто непонимание, а разрыв
общественного сознания.
Если обычно
информационный сигнал проходит из социальных низов наверх к элите, и та
реагирует на этот сигнал, то сейчас этот сигнал не проходит вовсе, а если и
проходит, то воспринимается неадекватно. Это кризис управления - и,
соответственно, кризис традиционной, формальной демократии.
И вот, в условиях
этого кризиса начинает размываться сам фундамент демократии, средний класс.
Это политическая
сторона проблемы его утилизации, - но есть и экономическая сторона.
Если исчезнет
средний класс, вместе с ним исчезнет и ключевая часть современного спроса. А
рынок без спроса - это уже не рынок. Таким образом, коммерческая парадигма
отомрет в любом случае: не по-хорошему, из-за сознательной попытки спасти
средний класс, так по-плохому, из-за его стихийного уничтожения.
ПРОЩАЙ, РЫНОК!
Как будет устроен
мир после демократии и рынка, - неясно, но всё больше стратегических решений
уже принимается на нерыночной основе.
Первый пример -
твердое стремление Евросоюза к 2020 году вырабатывать на альтернативной основе
20% энергии. Ведь альтернативная энергетика в основном дотируется. Да,
солнечными батареями покрылся весь юг Европы, а Германия преодолела чудовищные
перекосы, когда благодаря субсидиям было выгодно освещать солнечную батарею
электрической лампочкой. Но всё равно - альтернативная энергетика нерыночна.
Её смысл глубже:
вновь объединить Запад общим делом. Ведь после уничтожения советской
цивилизации перед ним встал вопрос: "Кто мы и зачем?" Если раньше
Запад объединял борцов "за прибыль и свободу против коммунизма" - то
кто он после выполнения этой миссии?
Попытки придумать
новых объединяющих врагов: нас, Китай, международный терроризм, - провалились.
В итоге придумали проблему глобального изменения климата.
И разоблачение
множества фальсификаций на эту тему не снижает градус энтузиазма борцов, потому
что реальность им не важна: нужно придумать общее дело, которое вновь скрепит
Запад, - и ради этого можно массово распространять даже заведомо нерентабельные
технологии.
Другой пример -
Китай: его руководство еще в начале 2000-х осознало, что при быстром развитии
ему не хватит воды, земли и энергии. Попытались притормозить рост, но эта
попытка провалилась, да еще и создав угрозу нестабильности. И после проведения
Олимпиады-2008 года Китай начал массовую замену технологий новыми,
экологическими, - что при китайской структуре цен отнюдь не всегда рентабельно.
Тем не менее, у них нет другого выхода, кроме этой антирыночной деятельности.
Наконец, элиты
Польши и Прибалтики в свое время поставили задачу создать, по сути, новые
народы - и ради этого стали рвать беспримерно выгодные для них экономические
отношения с Россией. Стратегическая задача была для них неизмеримо важнее любых
коммерческих соображений.
Таким образом,
стратегические решения всё чаще принимаются на внерыночной основе. Коммерческая
парадигма потихоньку вытесняется и в итоге перестанет быть ключевой.
Кризис среднего
класса - частное проявление всеобъемлющего перехода человечества в качественно
новое, еще непонятное нам состояние.
Все привычные
социальные отношения, от семьи до межгосударственной конкуренции, приспособлены
к индустриальным технологиям, - а мы уже 20 лет переходим к технологиям
постиндустриальным. И социальные отношения начинают перенастраиваться,
приспосабливаясь к новым технологиям. Это касается всего - в том числе и
экономики.
На
поверхности глобальный кризис проявляется через кризис глобальных монополий:
сложился глобальный рынок, на нем образовались монополии и, как и положено,
начали загнивать, - но в основе лежит качественно более глубокий процесс.
Именно он, а не судороги глобальных монополий, определит будущее.
|