 Алесь Пушкин
Зачем художник хотел остановить поезд Саратов—Берлин? Сцены провинциальной жизни
Вступление. Жизнь прекрасна. Но — по Пушкину
В 2016 году местечку Бобр исполнится 500 лет!
Высокие холмы, крутые обрывы, узкие дороги лентою вьются... Церковь, пункт правопорядка, сельсовет, детский сад... Обычная деревня (в документах — городской поселок) в 10 километрах от Крупок, в 110 — от Минска, только что стоит у большой дороги, важного путепровода, соединяющего Восток и Запад, Москву и Берлин. Живет Бобр, как все остальные населенные пункты на земле: соблюдая законы писаные, а пуще того — неписаные, беднея в лихолетья, богатея в мирное время вместе с остальной страной. Рождаются на его земле настоящие герои, хотя и нерадивцев достаточно. Но в основном проживает здесь просто крестьянско-трудящийся люд. То есть жизненный баланс в Бобре вполне соблюден.
Но вот 45 лет назад появился в Бобре на свет мальчик по фамилии Пушкин, по имени, естественно, Александр. И как будто запрограммировали человеку судьбу именем-фамилией: он стал в нашей стране, точнее в определенных околополитических кругах, почти что знаменит. Потому что жизнь его, как и у гения земли русской, тоже хорошо подогрета творческим градусом, хотя, сожаления для и правды ради, у нашего Пушкина несравненно “ниже труба и значительно жиже дым”. Зато что касается отношений с властью, то наш художник, как и русский поэт, еще с молодости с любым начальством в открытой фронде. Впрочем, и не с властью тоже во фронде, потому как биологический анархист и художественный провокатор.
Жизнь по Пушкину — это вечный спектакль. И, желательно, по его собственному сценарию. Пишет их Алесь Пушкин сам к большим политическим событиям и другим памятным датам в жизни страны. Затем виртуозно разыгрывает, втягивая по ходу действия в свою пьесу массу административно-ответственного народа. Все вокруг понимают — фарс, догадываются — провокация. Но посторонними остаться не могут: черт подери, талантливо! Забирает! И — участвуют. К тому же лично себя автор не жалеет, смело идет под штрафы, аресты, гонения. И еще ни разу, заметьте, он не был уличен, освистан “широкой общественностью” за фальшь. Напротив. Публика то и дело стягивается в Бобр, чтобы открыть рот от удивления, смахнуть слезу от умиления. Сфотографировать, зафиксировать, разрекламировать. И поспешить далее в информационные агентства, и раструбить по свету об очередном “перфомансе” героя, потребовав свободу художнику Пушкину. А он свободен, пожалуй, как никто из нас. На площади или на нарах, дома или в каталажке Пушкин всегда делает, что хочет. Вы считаете, его несправедливо наказывают, судят, уничижают в правах? Бывает. Но заодно, по-моему, обслуживают творческие замыслы и создают потрясающий миф о тяжелой судьбе. Может, только в церкви да в мастерской перед холстом еще и робеет наш Пушкин. А так — стихия, вольный ветер! “Я ведь закончил театрально-художественный институт”, — лукаво улыбается Алесь, делая упор на слово “театральный”.
Ай да Пушкин, ай да сукин сын!
Сцена первая. «Нясіце мяне ў турму на руках!»
Ранним серым утром, пробираясь сквозь тяжелый туман, мы подъехали к дому художника, что в Бобре на улице Горной. Усадьба была также аккуратна и притягательна для глаза, как и поздней весной, когда я побывала здесь впервые. Голубые и зеленые стволы яблонь, покрашенные еще к Пасхе, разноцветные скворечники на них, а также белый, окованный узорным железом добротный сарай рядом с крепким крестьянским домом — даже склизкий день зимы пропащей не портил этих выразительных декораций.
8 декабря 2010 года здесь — в доме и во дворе — была разыграна сцена насильного препровождения нашего героя в районную каталажку для последующего административного ареста на 13 суток. Если учесть, что все это происходило на фоне таких важных политических событий, как выборы президента, и что арест длился как раз с 8 по 20 декабря, то станет понятным, что Алеся, вечную жертву отечественного судебного произвола, арестовали не “знянацку”. Неужели все-таки авральная зачистка перед выборами? По грубо сфабрикованному обвинению? Тогда от милицейского произвола просто опускаются руки...
Как всегда взбудораженные беззаконием и очередным витком злой судьбы талантливого художника, мы примчались выслушать рассказ из первых уст, а также, как сказал главный редактор, пройтись по всей “цепочке” участников “конфликта”: истец, ответчик, свидетель. Алесь, как истинный националист, хоть и покинувший ряды Партии БНФ, встретил нас в рубахе-вышиванке. Он начал свой рассказ с большим драматическим чувством, упиваясь подробностями недавно пережитого бытия в Крупском изоляторе. Кажется, ему было приятно еще раз пройтись по узловым моментам “сценария”:
— Восьмага снежня я чакаў нашага ляснічага Мікалая Уладзіміравіча Усеню, які павінен быў купіць у мяне тры карціны. Чакаю. Заходзіць сусед, былы міліцыянер, былы оперупаўнаважаны па крымінальным вышуку Аляксей Уладзіміравіч Сімановіч, звольнены з органаў: “Алесь, цябе зараз забяруць у турму”. — “Ты што гародзіш? Я рыхтуюся да выставы ў Літве!” А праз некаторы час гляджу — другі госць: на ганак да мяне заходзіць Віктар Ясонавіч Лазарэвіч, шэсць разоў судзімы. Просіць падарунак — іконку... Я ўсё зразумеў. Я бяру яго за руку і ціха так кажу: “Віця, да выбараў сюды не заходзь і карцінкі не прасі!” Ён пастаяў, патаптаўся і пайшоў. А потым прыйшла жоначка з Міколкам са школы. Я пачаў тапіць лазню, а яна мне звоніць на мабільны: “Алесь, у двары міліцыянеры!” Маёр Андрэй Уладзіміравіч Андрэйка, добры хлопец, 1985 года нараджэння, заўважце, і маёр, значыць, добры спецыяліст, сур’ёзна мне так гаворыць: “Александр Николаевич, нам поступил сигнал, что вы побили Лазаревича. Вы должны проехать с нами в отделение!” Я ўсё зразумеў і кажу: “Нетушкі! Вы, сябры, давайце мяне самі вывалаквайце! Нясіце мяне на руках! Сам у турму не пайду! Нясіце разам са стулікам”. Я вырашыў: будзе вам спектакль! І сыну крычу: “Міколка! Гэта — ворагі, яна размаўляюць на чужой мове, яны прыйшлі забраць тату і пасадзіць у турму! Адпомсці за гэта!” Міліцыянты сталі чырвоныя... Сын сядзіць і малюе... Я заўсёды падкрэсліваю, што скончыў тэатральна-мастацкі інстытут, з упором на слова “тэатральны”.
Жонка яшчэ раней адчула, што справы кепскія, кажа: “Давай, Алесь, паеш!” Я паеў, але не даеў кавалачак пячонкі. І потым, калі галадаў у турме, на шостыя суткі так пяшчотна ўспамінаў пра яго: і чаму не з’еў? А ў той дзень праз паўгадзіны прыйшло падмацаванне, міліцыянтаў стала ўжо пяць. “Пойдзеш?” — “Не пайду! Нясіце мяне на руках самі!” Ну, яны наваліліся, я ўпёрся чаравікамі, у кагосьці шапкі пакаціліся... Камічная сітуацыя... Паўгадзіны стаяла машына “ўазік”, мяне чакала... Народ на вуліцы сабраўся, глядзеў, як Пушкіна вывалакваюць з хаты! Але ніхто з жыхароў не пратэставаў, не клаўся пад колы машыны, не браўся за рукі, каб перагарадзіць вуліцу, каб выратаваць любімага, адзінага на 32 тысячы ў раёне мастака, адзінага сябра Саюза мастакоў, які скончыў акадэмію... Вось стралялі б мяне на гэтай гарушцы, дык і тады народ бы проста глядзеў... Зняволілі мяне па даносе чалавека, які быў асуджаны многа разоў за крадзеж! Прычым і такога ж сведку знайшлі... Чым падкупілі, ці загадалі? Не ведаю...
Прывезлі ў міліцыю. Я ж, канешне, не іду, мяне нясуць. Начальніку ізалятара капітану Макараву адразу кажу: “На пытанні не адказваю, сам не хаджу, ежу не бяру!” Мяне палажылі ў камеру ізалятара часовага ўтрымання, далі коўдру, падушку камкаватую. На другі дзень на суд пацягнулі. Думаю: ну я вам пакажу! Спектакль будзе па маім сцэнарыі!
Пушкин сдержал данное самому себе обещание: он лежал на суде, устроившись кое-как на лавке, с закованными в наручники руками, лежа слушал “потерпевшего” В.Я.Лазаревича, “свидетеля” Ю.Ю.Виноградова, также лежа отвечал на вопросы судьи Ольги Гучок, а потом в горизонтальном же положении выслушал постановление о наложении административного взыскания. Оно поражало своей безыскусностью и гласило: “Мелкое хулиганство в действиях Пушкина усматривается в том, что скандал с Лазаревичем В.Я. последний совершил на улице, в общественном месте, в дневное время суток, при этом в присутствии других граждан проявил явное неуважение к обществу и нарушил общественный порядок, громко выражаясь нецензурной бранью, размахивая руками и толкая Лазаревича В.Я.”.
Потом Алесь Пушкин, находясь под стражей в изоляторе, 13 дней честно голодал. Надо отдать художнику должное, сила воли у него огромная: решил — сделал. Вспоминал об этом с вдохновением: организм очистился, столько замыслов появилось... Он слышал, как на улице в один из предвыборных дней его друзья пикетировали изолятор, требуя свободу художнику. Ему было приятно. Но настоящее наслаждение, признался он, испытал в последнюю субботу, когда разрешил себе попросить кипятка. Дали. Выпил. И это было счастье. “Асалода афігенная!” — резюмировал Алесь.
А потом наступило 19 декабря. В день выборов в камеру явился начальник ИВС капитан Макаров и два члена выездной избирательной комиссии Советского района города Крупки. Они принесли Алесю урну для голосования. “Не ўдзельнічаю, байкатую!” — гордо сказал Пушкин. На что услышал: “Ваше право”. Правда, в честь выборов Алесь позволил себе послабление и попросил горячего чаю с конфетой. Но, как всегда, с условием: “Толькі беларускую! “Камунарку” ці “Спартак”!”. — “А давайте мы вам украинскую, но без обложки!” (Я уже говорила, что Алесь умеет втягивать в свою игру всех вокруг. — Е.М.). “Ні фіга! Толькі беларускую! — сказал своим сторожам задержанный. И произнес пафосную тираду: — Беларускі нацыяналіст павінен ужываць толькі ўласныя вырабы і аддаваць грошы толькі ўласнаму вытворцу. Тэлевізар “Гарызонт”, пральная машына “Атлант”, халадзільнік “Мінск”, мэбля “Пінскдрэў”! Каб нашы цёткі-дзядзькі зараблялі і куплялі цукеркі ўласным дзеткам!”
Аплодисментов не последовало...
21 декабря срок административного ареста Алеся Пушкина закончился. Он расписался в документах, надел ботинки и сказал милиционерам: “Ну добра, нясіце мяне зараз з камеры ў хату назад!”.
И... понесли! Посадили в машину, поехали. По дороге в спокойных тонах поговорили о выборах. Алесь узнал, что задержали того, другого кандидата... Ну, конечно, сказал он, не удивившись, брали ведь чужие деньги, но главное, что кровь не пролилась. Из изолятора Пушкина привезли не домой, а в больницу — чтобы доктора посмотрели, освидетельствовали его здоровье. Правда, их внимания он ждать не стал и, так как был уже свободен, убежал. На шоссе проголосовал, остановил автомобиль: “Давязі да Бабра, толькі грошай няма!” — “Садись!” На развилке вышел и пошел сначала на кладбище навестить могилку мамы.
Сцена вторая. Тайное становится явным
Обвинение сфабриковано, утверждает ответчик. Но как это докажешь? Тем не менее мы решили навестить Виктора Лазаревича, шесть раз судимого соседа Пушкина, которого якобы принародно побил и оскорбил Алесь. Конечно, на публичное раскаяние человека, так оболгавшего своего соседа, мы не рассчитывали. Тем не менее думалось: а вдруг? Посмотрев глаза в глаза, вдруг увидим что-то искреннее, человеческое? Признаюсь, хотелось хоть на грамм найти Лазаревичу оправдание.
Алесь Пушкин достал икону, которую недавно все-таки написал для предателя-соседа. Скорбящая Матерь Божия с младенцем на руках смотрела на нас с доски со строгой любовью взрослого к чадам своим неразумным. Художник прочитал вслух подпись, которую сделал на обороте: “Брату ва Хрысце Віктару ад раба Божыя Аляксандра. Абраз асвячоны 7.01.2011 у Бобрскай царкве”. Алесь сказал: “Я падумаў, раз ён прасіў... Мы ўручым сёння. Я прыйду і скажу: “Віця!..”, — от наплыва искренних чувств мастер замолчал... “А суддзі Вользе Гучок — венік дубовы! Сёння ж дзень калядных падарункаў!”
 Алесь Пушкин с иконой идет к Лазаревичу.
Мы поняли: ну, перфоманс продолжается!
Лазаревич был в хате не один. Нахохлившись, он сидел в холодной комнате на кровати, перед ним стоял стул, на котором была разложена селедка и черный хлеб. Товарищ — напротив. Мы, кажется, попали на дружеский “ланч”.
— “Народная Воля”? — равнодушно переспросил хозяин дома. И отмахнулся: — Не надо...
Но Алесь Пушкин уже шел брататься с обидчиком с иконой в руках:
— Глядзі! Доўга пісаў! Заўваж: адна рама 170 тысяч. Адна рама. Не гаворачы пра ўсю ікону. 1000 долараў, павер. Беражы яе!
Лазаревич неряшливо улыбался, в общем-то, обескураженный подношением. Вряд ли он ожидал подобного оборота дела. Чуть выдавил из себя:
— Ну ладно, все. Раком жизнь выходит...
 Виктор Лазаревич подарку удивлен…
Но Алеся не так-то просто было остановить:
— Віця, пяць год таму я быў на тваім судзе. А цяпер ты на маім. Я ляжаў у кайданках перад суддзёй. А ты сідзеў. Ты атрымаў сатысфакцыю? Мы — квіты!
Ба, оказывается, Лазаревич пять лет назад был осужден за кражу в доме Пушкина!
— Саша, я тебя спас! — вдруг произнес хладнокровно и с намеком Лазаревич. И далее: —19 декабря ты бы обязательно поехал в Минск, и тогда сидел бы не 13 суток...
Лазаревич практически сознался во лжи! Но полноценной дискуссии, естественно, не получилось. Мы вышли из дома, испытывая некоторую гадливость от визита. Но это было не последнее откровение, которое нас ожидало...
В Бобрском сельсовете председатель Казимир Викторович Бучилко дал устную характеристику двум гражданам городского поселка Бобр:
— Лазаревич Виктор Ясонович — неоднократно судимый, давно не работает, инвалид второй группы. Пьющий. Пушкин Александр Николаевич — человек как человек. Ничего плохого не сделал. Постоянно 25 марта выходит на площадь с бело-красно-белым флагом. Бобрские уже не обращают внимания, привыкли. Понимаете, художников нам не понять. Вот третьего декабря в сельсовет пришло от Пушкина письмо. Почитайте...
И тут у меня, как говорится, полезли на лоб глаза от удивления. Первым словом в обращении в официальную инстанцию стояло “Ультиматум”. Далее цитирую текст (хотя и с купюрами):
“Прапаную Вам да 19 снежня 2010 года, да вашых выбараў Прэзідэнта Аляксандра Рыгоравіча Лукашэнкі, заасфальтаваць і прывесці ў парадак усю вуліцу Горную ў Бабры да самай горкі над ракой, дзе мы ладзім Купалле ўлетку.
Калі вы гэта не зробіце — мае наступныя планы і дзеянні:
1. Шырока паведаміць пра хлусню дзяржаўнага чыноўніка, г.зн. — сённяшняй улады (...).
2. На ўсе Вашы адгаворкі, што няма грошай, мне хацелася б паведаміць у адказ, што па тэрыторыі нашага сельсавета кожны дзень праходзяць тысячы рускіх машын з дарагімі таварамі ў Еўропу і Расію, праходзіць шмат цягнікоў з грузамі і пасажырамі на Усход і Захад, і я буду вам нагадваць пра подзвіг нашага героя Юркі Моніча, які яшчэ ў 1924 годзе гэта зразумеў і спыніў цягнік Варшава—Масква, зрабіўшы рэальны прэцэдэнт беларускай незалежнасці нашага раёна. Вы, улада, пры такіх варунках не можаце быць беднымі, не можаце хлусіць, што ў бюджэце няма грошай. А калі няма — то вось яны! — вазьміце іх! Я — творчы чалавек, і творчы чалавек можа спыніць па-мастацку цягнік Саратаў—Берлін, які праходзіць праз станцыю Бобр! Чакайце гэтага! (выделено черным мною. — Е.М.)
3. (...) Цяпер Барыс Батура — наш губернатар. Вось пайду да яго з вашай адпіскай і са сваім ультыматумам — абавязкова пакажу, перад тым як спыніць цягнік Саратаў—Берлін. Вось тады будзем сядзець за тэрарызм разам! Вы — як чыноўнік, я — як герой, змагар за беларусізацыю. Журналісты разнясуць такую падзею, не сумнявайцеся, бо шмат сяброў-журналістаў у Пушкіна!”
 Копия ультиматума сельсовету гражданина А.Пушкина. Сцена третья и последняя. На лезвии бритвы
Конечно, можно улыбнуться, читая ультиматум провинциального художника в духе бессмертного Че. Но не тот у Пушкина в районе имидж, чтобы не обращать внимания на его угрозы. Конечно, он актер, художник, иногда, простите, клоун. А иногда и провокатор, и экстремист. Помня о его предыдущих “перфомансах”, о его взрывном характере и необузданном нраве, можно представить, какое впечатление произвел ультиматум Пушкина на начальство. Наверняка серьезное, настоящее впечатление: они поверили, что он таки способен совершить очередной перфоманс на рельсах. И я спрашиваю себя: а в какой стране такое письмо, адресованное власти, тем более накануне политических выборов, оставили бы без внимания? Сейчас, когда в близких и дальних странах взрываются дома и поезда в метро? Когда минируются школы и дискотеки? Когда слово “терроризм” пришло в ежедневный обиход? Конечно, автора задержали бы и в Европе, и в Америке! Еще и штраф полновесный вкатили бы.
Свой арест Пушкин, как всегда, спровоцировал сам. Конечно, он не рассчитывал на такую жесткую реакцию органов правопорядка. Хотел ведь, по сути, хорошего... Но, как известно, благими намерениями... Вспомнился современный перифраз Тютчева на эту же тему: “Раз не дано предугадать, чем наше слово отзовется, так пусть оно пока заткнется, и это будет благодать”.
Коряво, кондово ли сработала милиция и суд, задерживая Пушкина, но их логику в данном случае понять можно: опасно оставлять без внимания угрозы экстремиста. Решили Пушкина на время выборов изолировать. Нашли Лазаревича (а могли любого другого Собакина)... Состряпали обвинение... Пожалуйста, 13 суток... Эгей, журналисты, добро пожаловать в Бобр!
И ведь Алесь Пушкин не сказал нам о своем ультиматуме сам! Ни наша газета, ни другие издания, с декабря развернувшие кампанию за свободу художника, ничего не знали о хулиганском письме в сельсовет. Оно выплыло случайно! Вот так подчас и делаются “большие героические биографии”. Впрочем, отпираться Пушкин не стал, авторство ультиматума признал, добавил, что из облисполкома уже и ответ получил: улицу отремонтируют в первом квартале нынешнего года. Но продолжал настаивать на своей позиции:
— Пані Алена, кожны дзень мільёны тон грузаў, сотні дарагіх машын, духоў “Іў Сэн Ларан”, вопраткі ад куцюр, камп’ютары, кансервы — усё праязджае па зямлі нашага сельсавета. На 65-м годзе па заканчэнні вайны мы маем права на асфальтаваную вуліцу? Грошай няма? Дык давайце возьмем і спынім цягнік, разгрузім джыпы і раздадзім усё народу. Калгаснікам — духі, сялянкам — вопратку! Даеш боцікі Кавалі, штаны Хуга Бос!
У Алеся горели глаза, контраргументы он не слушал. Демагогия стала понемногу утомлять, но Пушкин уже не мог выйти из образа — заря новой революции тихо всходила за его плечами. Мы стояли по щиколотку в мокром снегу в самом начале улицы Горной. Начинал идти зимний дождь. Дорога леденела на глазах. Выберемся ли мы сегодня из Бобра в Минск?..
Неожиданно подошел Лазаревич:
— Ладно, я готов во всем признаться.
Помогла иконка?!
Спросил без обиняков:
— Денег дадите?
Мы закивали головами. Я включила диктофон. Лазаревич сказал:
— Выхожу на центр, подходит Симанович, бывший милиционер: “Витя, надо как-то на время выборов прибрать Пушкина!” Как прибрать? Ну, говорю, он обещал мне дать полотно, я к нему схожу! А рядом, вижу, стоит “Нива” — шевроле черное. Там сидели два местных ФСБэшника, то есть из КГБ — ну какая разница? Службисты. Они выходят и говорят: “Слушай, хлопец, иди, делай!” И я пошел к Саше, спросил про полотно. Будем откровенными, он меня не толкнул, а просто взял за руку и вывел за ворота. Вышел я к магазину, Симанович разбил мне ударом нос, тихонько так, у меня потекла кровь. А тут идет Юра Виноградов — вот и свидетель! Итог: к Пушкину приехало пять ментов. Саша, ты извини просто! Но ты мне, Саша, пять годов всунул вместо двух, злоба была у меня на тебя! Я хату у тебя обокрал?.. Минутку внимания! Нет, я эту кражу взял на себя! Девку одну спасал... Я ж тогда письмо тебе написал. Полезла она. Ну, а пропил я...
Предатель сделал признание... Но тупость, сентиментальность, злоба, трусость — все это своим чудовищным зловонием чуть не отравило нас во время разговора. На Алеся, кажется, откровения Лазаревича вообще не произвели впечатления: он довольно равнодушно выслушал односельчанина и пошел по дороге к своему дому. Повернули на Минск и мы. В смятенных чувствах и размышлениях, что быть человеком — это как пройти по лезвию бритвы между двумя безднами...
Впрочем, “спектакль” закончился. Все роли сыграны плохо. Но занавес уже опустился.
|
