Корреспондент «БелГазеты» Анастасия Костюкович на недавно прошедшем Берлинском кинофестивале посмотрела   картину режиссера Анджея Вайды «Катынь», номинированную на «Оскар» в категории «Лучший иностранный фильм», и побеседовала с режиссером

Пуля в затылок. Перезарядка. Пуля в затылок. Перезарядка. Бульдозер засыпает землей котлован с трупами. Последний кадр: рука с зажатыми в кулаке четками. Дальше - черный экран… В Берлине публика вместо продолжительных оваций кричаще молчала в темноте. Пронзительная тишина, кажется, все 10 минут, пока шли длинные титры. 70-летнее молчание о Катыни можно считать окончательно завершенным с последними кадрами фильма «Катынь» Анджея Вайды.

«Пепел и алмаз», «Земля обетованная», «Дантон», «Пан Тадеуш», запрещенный к показу в СССР «Пилат и другие», дилогия «Человек из мрамора» и «Человек из железа» с кадрами документальной съемки митингов «Солидарности» - название каждой из 40 лент Анджея Вайды звучит как заголовок объемной главы истории польского кино. Как никому другому, Вайде подходит титул «живой памятник»: режиссер входит в избранную когорту киноклассиков, удостоенных наград всех крупнейших фестивалей мира - Каннского, Венецианского, Московского, Берлинского, а также «Оскара», «Сезара», «Феликса».

«ПОЛЯКОВ МЫ ОТКОПАЛИ, А ЭТИ ЖЕРТВЫ ЗАБЫТЫ»

- В своем фильме вы прямо говорите о равнозначности зла сталинизма и фашизма. Будет ли столь твердая позиция адекватно воспринята российскими зрителями?

- Я надеюсь! Хотя согласен: чтобы российский зритель правильно понял мою позицию, он должен знать, что польские офицеры были арестованы НКВД.

До сентября 1939г. Польша воевала с гитлеровцами. Никто не знал, что есть тайный пакт между Гитлером и СССР, согласно которому Красная Армия займет до установленной пактом границы восточную часть Польши (западные области современных Беларуси и Украины. -Ред.).

Польская армия не воевала с СССР, и офицеры были полностью дезориентированы, потому пошли в советский плен добровольно, ибо не было предмета для сражений. Были некоторые инциденты сопротивления, но большинство сдались добровольно. После полугода содержания в лагерях они все были расстреляны весной 1940г.

В 1943г. немцы провели первые эксгумации в Катыни, объявив об этом миру. Первые документы о Катыни были привезены в Краков польским Красным Крестом в 1944г., а уже в 1947г. польские власти и управление госбезопасности эти документы изъяли. И люди, пытавшиеся расследовать эту трагедию, — и русские, и поляки – исчезали. После 1945г. советские власти вплоть до начала перестройки пытались приписать это преступление фашистам.

Сегодня нет никаких сомнений в том, кто убийца этих 22 тыс. польских офицеров, -- НКВД. Горбачев рассекретил документ, подписанный Сталиным и членами Политбюро, о выполнении расстрела. И если российский зритель не знает об этом, пусть узнает о трагедии в Катыни из моего фильма, фильма поляка, отец которого был одним из расстрелянных.

Но вот что еще важно: Катынь не была единовременной трагедией. Я хотел показать страшную махину сталинизма. В Катыни и Медном рядом с телами польских офицеров лежат тысячи россиян, белорусов и украинцев, расстрелянных в конце 30-х, во время сталинских чисток. Поляков мы откопали, а эти жертвы забыты. И нужно прямо сказать, что мемориал в Катыни, может быть, никогда не появился бы, если бы не желание поляков почтить память своих жертв.

ЭЛЕГИЯ, А НЕ АГИТАЦИЯ

- Премьера «Катыни» в России была запланирована на 5 марта 2008г. Теперь показ переносится на неопределенное время, ибо 5 марта для России -- это дата смерти Сталина, а накануне там состоятся президентские выборы…

- Я не хочу, чтобы мой фильм участвовал в политических играх. Это слишком болезненная тема, слишком трагическое событие, чтобы им манипулировать. Я хотел бы, чтобы в России этот фильм увидели не как политагитацию, а как элегию, как наш плач, как память о трагедии в польской истории. Это не политическое кино.

Одна из важнейших миссий искусства - облачить факты истории в такую форму, чтобы они долго жили в сознании людей как образы и картины. Надеюсь, что несколько образов «Катыни» останутся в умах людей. Кровавую сцену расстрела я поместил в финал, чтобы так мы попрощались с погибшими. Нет другой возможности расстаться с мифом, кроме как увидеть все своими глазами. После премьеры в Варшаве ко мне подошел мужчина и сказал: «Спасибо, теперь я наконец увидел, как это было».

- В фильме Польше отведена роль жертвы…

- Так было на самом деле. Польша была вычеркнута с карты Европы двумя агрессивными державами.

Я сознательно показал, что и СССР, и Германия хотели в первую очередь уничтожить польскую интеллигенцию. Расстрел в Катыни - это был выстрел в спину польской нации, акция против права существования Польши как таковой. Ведь более половины офицеров не были профессиональными военными. Арест фашистами профессуры Ягеллонского университета - тоже факт: мы потеряли тогда огромную часть интеллигенции, которая после войны могла бы возродить Польшу.

Многих россиян шокировала сцена в фильме, где в 1939г. фашисты сидят с советскими военными за одним столом и вместе решают судьбы поляков. Но так было! Я показал равнозначность двух зол для Польши: сталинизма и фашизма. И не я придумал этот ужас!

Я не хотел делать кино, которое бы комкало мою историю ради лояльности. Говорить правду об истории — это моя миссия. Я взял на себя эту роль и буду исполнять ее до конца.

- В своем творчестве вы уже рассказали обо всех главных событиях второй мировой войны. Почему вам важно было еще раз вернуться к этой теме?

- Народ, который не знает своей истории, -- толпа. Я не хочу, чтобы поляки были толпой. Пока мы не знаем, как это было, мы не знаем, было ли это. Оказалось, что почти 60% современных поляков не знают, что произошло в Катыни 70 лет назад. С сентября 2007г. мой фильм посмотрели уже 3 млн. человек в Польше.

Я очень хочу расстаться с темой войны в своем творчестве. Я уже старый человек и мечтаю успеть сделать фильм о современности. И этим фильмом о Катыни я закрываю тему войны, будучи гордым, что успел завершить главное дело своей жизни. Кто знает, может, это последний фильм в моей жизни.  

Кстати, о Вайдах:

«ФИЛЬМ О СЕМЬЯХ, РАЗДЕЛЁННЫХ ОБМАНОМ»

- Насколько фильм получился автобиографичным?

-Да, эта история глубоко связана с моей семьей: мой отец Якуб Вайда был офицером Войска Польского. Мне было 13 лет, когда началась война, отец ушел на фронт и не вернулся. В сентябре 1939-го он был взят в плен Красной Армией, вступившей в Восточную Польшу согласно пакту Молотова-Риббентропа, направлен в лагерь для военнопленных в Старобельске, а весной 1940г. вместе с десятками тысяч польских офицеров расстрелян в Катыни.

Во время немецко-фашистской оккупации поляки впервые узнали о расстреле в Катыни: об этом нам сообщили по радио, в газетах и листовках. Я сам помню, как мама каждый день покупала газеты, и мы с ужасом смотрели, нет ли в списках опознанных трупов имени отца.

Личный опыт постоянно держал меня в тисках. К тому же оказалось, что за годы замалчивания правды о Катыни в польской литературе не было создано ни одного произведения об этой трагедии. Понятно, при социализме это было невозможно (тема была наглухо табуирована, о ней нельзя было говорить даже эзоповым языком), но ведь была польская эмиграция!

Я перечитал несколько десятков сценариев и выбрал этот, потому что в нем есть аллюзии на древнегреческую трагедию Софокла «Антигона»: сестра оплакивает брата, погибшего в братоубийственной войне. Мой фильм -- о семьях, навсегда разделенных этим обманом. О детях, которые не могли положить цветы на могилы своих отцов. Про обман, что все годы сопровождал эту трагедию.

- Почему подготовка к съемкам затянулась почти на десять лет?

- Это было очень трудное для меня решение — начать снимать фильм. Были моменты, когда я даже думал, что не смогу вынести этот крест, и пусть это кино делает кто-то другой.

Но потом я понял, что снять такой фильм - мой долг. Я решил, что сделаю кино таким, каким я его вижу, какое кино я умею делать.

Это первая попытка нарушения табу на тему Катыни. И мне хотелось, чтобы его героями были мужчины, ставшие жертвами расправы, и женщины, которые их ждут и не могут поверить, что те уже никогда не вернутся с войны. Это и моя память, память смерти моего отца, и уверенность моей матери, которая до самой смерти не верила, что отца нет в живых: все ждала, все писала в Швейцарию в Красный Крест, в Лондон, надеясь, что он в эмиграции, и что с этой войны он когда-нибудь вернется.

Я решил, что канву фильма составлю из реальных историй, записанных в дневниках погибших и их родственников. Даже эта жуткая сцена, когда советские солдаты разрывают польский флаг на две части, и красное полотно вывешивают как знамя, а из белого делают портянки, - даже она была описана в дневниках, а не придумана мной.

«СЕАНС ЗАРЕЗЕРВИРОВАН»

- Может ли кино изменить людей?

- Если бы я в это не верил, то сейчас уже прощался бы с жизнью, чувствуя себя проигравшим. Я же думаю, что прожил свою жизнь не напрасно. Я снял много картин, и каждая из них в определенный момент по той или иной причине разочаровывала меня: одну я не мог сделать в то время, когда нужно было, другую сделал вовремя, но ее не допустили до зрителя. Или я делал фильм с надеждой, что смогу рассказать что-то важное, постаравшись как-то пройти незамеченным мимо цензуры, а она оказывалась хитрее меня.

Фильм «Человек из мрамора» власти разрешили показать только в одном кинотеатре Варшавы. Площадь перед кинотеатром заполнила толпа людей, желавших увидеть кино. Встал вопрос: что делать? Послать милицию? Но странно разгонять людей, просто пришедших в кино!

Было решено увеличить число сеансов, но, чтобы осложнить доступ зрителю, в программе в газете не написали даже названия фильма, а только строчку: «Сеанс зарезервирован». Это редко случается, когда режиссер может увидеть эффект, произведенный его кино на зрителя.

Помню, когда в Москве показывали ленту «Профессия — репортер», Антониони лично прилетел, чтобы выступить перед началом фильма. Но перед кинотеатром собралась такая толпа, что не было никакой возможности пройти внутрь. Его успокаивали: «Сейчас милиция наведет порядок, путь будет свободен!» На что Антониони ответил: «Нет, погодите, я хоть минуточку еще посмотрю!»

Я всегда считал, что обязан сделать все, что возможно. Меня всегда считали бунтарем, «антисоветчиком», а все, чего я хотел, — лишь попытаться подвинуть границу дозволенного. Самой большой моей мечтой было просто расширить понятие свободы, к которой я стремился всю жизнь.