Валер ДРАНЧУК, красавік 2006 – красавік 2007 •

Летась, у пярэдадзень чарнобыльскай гадавіны я даў інтэрв’ю прэс-цэнтру грамадзянскай ініцыятывы Хартыя’97. Сёння, праз год, перад чарговай датай, у мяне ёсць падставы вярнуцца да публікацыі. Як вядома, на забруджанай тэрыторыі працягвае пражываць больш за 2 мільёны беларусаў, аднак Чарнобыль – амаль забытая тэма. «Зона бяды» не пацягнула за сабой мабілізацыі, адэкватнага грамадзянскага водгуку. Сацыяльна-маральныя аспекты катастрофы застаюцца замоўчанымі. У інтэрв’ю, аднак, я дапусціў адзін аптымістычны прагноз.

Але спачатку мае адказы на пытанні.

Хартыя’97. 20 лет назад произошла страшная и разрушительная катастрофа – авария на Чернобыльской АЭС. Беларусь оказалась среди наиболее пострадавших стран – большинство радиационных осадков опустились на ее территорию. Сегодня белорусские власти, как советское правительство два десятилетия назад, продолжают скрывать истинные масштабы катастрофы. Экологи называют их огромными и непредсказуемыми и заявляют, что от последствий аварии погибли и погибают сотни тысяч человек. Политика замалчивания последствий катастроф вполне свойственна диктаторской власти. Ситуацию в Беларуси многие называют «политическим Чернобылем». Как Вы оцениваете ситуацию в Беларуси спустя 20 лет после катастрофы?
Валер Дранчук. Когда мы говорим катастрофа, должно быть страшно. Вот я думаю, а страшно ли нам сегодня? Уровень так называемых последствий в сознании людей давно «усреднился». Чернобыль уже не пугает, не страшен, перестал будоражить совесть.
Глядя на массовость сотовых телефонов, я задаю простой вопрос: «А почему не дозиметры?». Катастрофа, если брать ее чудовищный потенциал, никуда ведь не делась. Ну что для нее двадцать лет! Она стоит, как и стояла, у нас во дворе, масштабы ее огромны и непредсказуемы, территории первоначального удара остаются зоной национального бедствия. И даже за пределами этих территорий мы живем на фоне радиации. Она не исчезла, ее нельзя уничтожить. Каждый из нас накопил или накапливает свою дозу.
Долгосрочные последствия сильно недооценены. Счет дьявольской жатвы будет продолжаться, количество жертв, на мой взгляд, предсказать невозможно. К тому же, я думаю, десятки или сотни тысяч – не так уж это важно. Важно, что это почти ничего не меняет в мире, в движениях правительств и экономик.
Краткосрочные спасательные меры – эвакуация людей, переселение в так называемые «чистые» районы, ликвидация «пожарных» точек, создание инфраструктур, даже если бы все это и было успешным, – это же не конец катастрофы, а ее начало, так как чернобыльская авария – прежде всего катастрофа экологическая и растянутая во времени на сотни лет. Сводить всё к решению утилитарно человеческого интереса было бы недальновидно и глупо.
Время «Ч» ушло с циферблата. Это время еще в самом начале задавал неугомонный белорус Алесь Адамович, он гениально обозначил круг осмысления проблемы, в том числе как духовно-этической, гуманитарной, философской проблемы. Но, увы. В итоге чернобыльские реалии были отданы на откуп медицине, науке, власти ведомств, а не стали предметом духовно-философского, глубоко осмысленного контекста гражданской цивилизации, способной взглянуть на проблему совсем иначе. Если не ошибаюсь, Светлана Алексиевич назвала это интеллектуальным преступлением.
Я бы сказал, сегодня человек вообще живет в экологически экстремальных условиях, лишь с разным уровнем притерпелости, следовательно, с разным количеством жертв, дополняющим чернобыльские. Что едим, что пьем, чем дышим – разве не «горячие частицы» нашей повседневности и нашей действительности?

Хартыя’97. Насколько сильно замалчиваются властями масштабы последствий аварии? 
– Настолько, насколько позволяет ей это делать гражданское общество. Конечно, власть, белорусская власть никак не будет будоражить наше сознание. Она дистанцировалась от проблемы. Мы это видим. Приближается дата, однако для государства это не повод говорить о глобальных просчетах, завалах, масштабах последствий или заглубляться в нравственные аспекты, наоборот, лишь повод громко отчитаться о «проделанной работе».
Вы заметили, в преддверии даты ожил поток иностранной информации о Чернобыле. И это радует. Чернобыльский мартиролог накопил большое множество страниц. Например, можно часто услышать, сколько людей умерло, умирает или умрет. В списках потенциальных жертв, пожалуй, не так уж трудно вычислить нам и себя, но официальная пропаганда не будет считать эти жертвы, если это, конечно, не жертвы «подрывных акций» оппозиции.
Дело профессора Юрия Бандажевского, отсидевшего немалый срок, – пример того, что режим Лукашенко безжалостно расправляется и с теми, кто «вмешивается» в чернобыльскую тематику, не согласовав свою научную теорию с практикой шкловского самородка. Независимое мнение ученого о воздействии «малых» доз радиации и стало, скорее всего, причиной такой расправы.
Когда Лукашенко заявляет, что он не допустит никаких цветных революций, ему следует помнить о революции, которая не имеет цвета. Именно она, чернобыльская бесцветная революция истощает нацию, гробит наше будущее. Двенадцать лет из двадцати послечернобыльских принадлежат ему, Александру Григорьевичу Лукашенко.
Кстати, через пять лет мы будем иметь не менее важную и ответственную дату – в 2011 исполнится четверть века аварии на четвертом блоке. Надо готовиться к серьезному историческому отчету, программе чрезвычайных действий, и это, скорее всего, предстоит сделать новой власти. К сожалению, минувшая кампания президентских выборов не затронула серьезно ни Чернобыль, ни другие экологические угрозы.

Хартыя’97. Greenpeace опубликовал 18 апреля отчет, в котором утверждается, что из-за последствий аварии в Чернобыле в Беларуси, России и Украине «погибло и погибает» более 100 тыс. человек. Вы согласны? 
– Скорее, считаю эту цифру заниженной. Вопрос, какова здесь белорусская составляющая, по данным Greenpeace? В любом случае это уже экоцид. У меня сохранился журнал этой организации за 1990 год с характерной фотографией на обложке и анонсом – «Экоцид идет». Что и требовалось доказать через шестнадцать лет.

 Хартыя’97. Сегодня отменены многие льготы для белорусских ликвидаторов аварии на ЧАЭС, сокращены суммы пособий для жителей загрязненных территорий. Почему государство «экономит» на чернобыльской проблеме?
– Возможно, потому, что здесь немного «голосов». В других местах больше, и на сэкономленные деньги их можно купить. Экономия на чернобыльской проблеме останется вечной проблемой, ведь это бюджет в бюджете, но в то же время – и проблемой нравственности, порядочности и честности правительства. Надеюсь, такое правительство на подходе.

Хартыя’97. Александр Лукашенко уверяет, что жизнь в наиболее пострадавших от катастрофы регионах Беларуси, так называемой «Чернобыльской зоне», больше не представляет угрозы и там даже можно вести сельскохозяйственную деятельность…
– Я уже сказал, что двенадцать лет из двадцати принадлежат ему, первому президенту. На втором году его правления, а это было как раз накануне первой чернобыльской даты весной 1996-го, власть едва ли не призывала людей возвращаться на покинутые земли и брать там пудовые урожаи. С тех пор прошло десять лет. Это, образно говоря, возврат к Чернобылю, реактору, четвертому блоку. А дальше – к Хатыни и Куропатам. Небольшая Беларусь замахнулась на строительство собственной АЭС. Обещают референдум. Затевается игра, чтобы походить пешками. Видимо, появились инвесторы, финансовые структуры, готовые поддержать атомную индустрию там, где ее соседство обернулось тяжелейшей социально-экологической катастрофой.

Хартыя’97. По мнению представителей Greenpeace, последствия аварии прослеживаются во многих странах мира, а данные МАГАТЭ и ООН серьезно занижают количество пострадавших. Вы с этим согласны?
– Масштабы трагедии в оценках МАГАТЭ всегда вызывали большие сомнения. Пытаясь представить Чернобыль как исключение из правил, атомное агентство тем самым стремилось скрыть симптом болезни, характерной для всей мировой ядерной промышленности. Их понять можно – защитить «авторитет атома». А вот ООН… Мне сегодня многое непонятно в этом вопросе.

Хартыя’97. Нынешнюю ситуацию в Беларуси называют «политическим Чернобылем». Верно ли это сравнение?
– И духовный, и политический – да, более, чем верно. Политический Чернобыль я вижу в том, что есть правда и есть ложь, но людям трудно разглядеть правду и поверить в нее. Они, в большинстве, принимают ложь. Мне очень жаль, что человека, который в этом повинен больше других, я вынужден называть словом «президент». Диктатура – его последнее убежище. Третий срок – его приговор. Второй наш Чернобыль в том, что это ведь очевидность. Однако в границах своей диктаторской власти, собственно произвола, он сегодня уверен и жесток потому, что часть нации если и не поверила, то уж точно присягнула на верность. Эта часть, называя себя элитой, является и причиной, и носителем второй «лучевой» болезни, поражающей белорусскую нацию.

Хартыя’97. Известно, что ваш сын Тимофей, активист оппозиции, сегодня заключен в тюрьму…
– Он пошел купить цветы для жены, а вернулся в наручниках. Он никогда не имел оружия и никому не угрожал, но его сопровождали вооруженные люди в черных масках. В квартире, где они стали переворачивать все вверх дном, находилась беременная жена. Ему до сих пор не разрешили увидеть новорожденного сына… Сегодня мой долг – защитить его достоинство и свободу, и я признателен всем, кто мне помогает в этом.

Хартыя’97. С 1989 года в Беларуси ежегодно проходит «Чарнобыльскі шлях». Что заставляет белорусов выходить на эту акцию вот уже 17 лет?
– Чернобыль стал большим потрясением. Он заставил нацию встрепенуться, почувствовать под собой живые корни, боль утрат. Выселение целых деревень, сельсоветов, захоронения дворов и поселений, оставленные за колючей проволокой могилы родных и близких, болезни детей, смерть, страдания, страх перед будущим стали олицетворением национального бедствия. Плюс сознание того, что власть прячет правду, недоговаривает, что действия государства неадекватны масштабам катастрофы. Замечательная традиция – подтягивание регионов, особенно пострадавших от радиации. Они шли отдельными колоннами – Брагинский, Житковичский, Ветковский…

Нынешний Шлях я вижу продолжением предыдущих демократических акций. Это будут многолюдные сплоченные колонны людей с решительным протестом против лжи и маразма в стране.

Хартыя’97. Вы примете в нем участие? 
– Никогда не пропускал. Если бы внук Платон был чуть побольше, взял бы и его.

Красавік 2006

Дык вось, у чым я памыліўся? Мой прагноз і мая ўпэўненасць, што гэта будзе шматлюдны пратэст маналітных калонаў на праспекце Скарыны ў Менску, аказаўся не тое што памылковым – людзей, якія сабраліся каля Нацыянальнай акадэміі навук, было досыць шмат, аднак відовішча, калі ўдзельнікі зрушыліся з месца, рабіла цяжкае, нават шокавае ўражанне. Людзі ішлі зусім не калонамі, як запар гадоў таму, і гэта быў не пратэст супраць ілжы і маразма, а маразм улады – супраць людзей, якія прыйшлі выказаць грамадзянскую салідарнасць. Дэманстрантаў выцеснілі з праезнай часткі на вузкія ходнікі, з мегафонаў міліцэйскіх машын гучалі нясконцыя каманды па-расейску, «Чарнобыльскі шлях» увачавідкі ператварыўся ў падканвойную працэсію жыхароў гарадской рэзервацыі. Спатыкаючыся, пераскокваючы, а часам падаючы, ішлі па абочыне сотні, тысячы людзей, паўз іх раўнадушна рухаліся тралейбусы, гарачым чадам абдавалі аўтобусы і маршруткі ды не сціхалі каманды міліцэйскай варты.

Праз месяц, калі я наведаў Асвенцым, памяць учыніла мне жорсткі ўрок: у адным з павільёнаў я спыніўся перад чорна-белай кінахронікай акупацыйных 40-х – людзі, азіраючыся, падаючы, ішлі ды ішлі пад страхам эсэсаўскага канвою. Яны былі жыхарамі гэтага горада, сваёй краіны. Але іх рукі былі на патыліцы… Я застыў, быццам некага хацеў пазнаць у гэтых нясконцых калонах – з таго, яшчэ нядаўняга чарнобыльскага шляху ў родным Менску.

Монстр дыктатуры запаўняе сабой усе клетачкі вольнай прасторы, сёння ён там, дзе ўчора яшчэ не было, а заўтра можа апынуцца ў садзе апошніх нашых надзей і не пакінуць ад іх нават следу.

У гэтым сэнсе досыць сімвалічнай падалася мне леташняя прамая лінія радыё Бі-бі-сі напярэдадні 20-й чарнобыльскай гадавіны. Госці дыялогу – прадстаўнікі Расіі, Украіны і Беларусі – мусілі выказацца наконт «сотняў тысячаў» ахвяр наступстваў трагедыі паводле дадзеных міжнароднай арганізацыі Грынпіс. Расійскі навуковец «ацаніў» гэты ўрон да абсурду сціплым – чалавечыя ахвяры выглядалі ледзь не адзінкавымі ў параўнанні з дадзенымі Грынпіс. Беларускі прадстаўнік устрымаўся назваць «сваю» лічбу, замест гэтага сказаў пра тое, што ў Беларусі няма ніякай магчымасці шырокапублічна дыскутаваць наступствы Чарнобылю, бо ўсё падпарадкавана пункту гледжання і курсу «бацькі». Вось, маўляў, дзе зашкальвае нашу краіну! «Перада мной першая старонка штодзённай і самай тыражнай прэзідэнцкай газеты «Беларусь сегодня», – працягваў беларускі эколаг. – На ёй каляровы панарамны здымак: на фоне адселенай вёскі бусел з выраю ладзіць гняздо. І аграменны загаловак: «Жізнь продолжается». «Дык гэта ж цудоўна, – падхапіў нехта з гасцей дыялогу. – Жыццё працягваецца – што тут дрэннага!» На гэта эмацыйна адрэагаваў прадстаўнік Беларусі: «Не жыццё, а дыктатура! Дыктатура працягваецца – вось што!»

Гэта была заключная фраза наўпроставай лініі радыё Бі-бі-сі за колькі дзён да чарнобыльскай даты.

Выступаючы на прэзентацыі, я прапанаваў гэтую спадчыну Алеся Адамовіча музеефікаваць і мемарыялізаваць. Што зусім не значыць – «здаць у музей», у ціхі схоў. Наадварот – зрабіць штодзённа даступным, народным, зручным для выхавання новых і новых пакаленняў. Абсурд: дагэтуль у Беларусі няма музея Чарнобыля. Няма адэкватнай экспазіцыі. Затое ёсць планы будаўніцтва АЭС (з вяроўкай павешанага ў хаце), ёсць новыя і новыя экалагічныя здарэнні, якія прыхоўваюцца і замоўчваюцца сістэмай – гарантам стабільнасці. Як не прыгадаць мудры напамінак «ад Адамовіча»: Чарнобыль не застаўся ў мінулым, ён – паперадзе нас, на дзесяцігоддзі і на стагоддзі.