Паломничество к писателю Вениамину Бычковскому

Не так часто происходят встречи, после которых вначале казавшуюся обычной поездку ты можешь назвать паломничеством.

И это действительно паломничество, если, вернувшись  домой, ты снова и снова ловишь себя на мысли, что душа еще там, в деревне Бобровичи Ивацевичского района Брестской области, в светлом, священном  месте на берегу древнего Бобровичского озера, родившегося еще в ледниковый период, дна «Геродотова моря», в окружении лесов и болот, среди которых пролегают такие прекрасные в Беларуси дороги, то ныряющие в низины, то возносящие тебя к солнцу, как ветер вздымает туда воздушные шарики.

Расцеловавшись трижды с высоким, худощавым, с серебряной, аккуратной бородкой, в которой блеснула светлая улыбка, стоявшим, опираясь на палочку, у бревенчатого дома на окраине деревни, хозяином дома, едва шагнув из темноты опустившейся на землю ночи за порог освещенной комнаты, понимаешь, что душа обмирает, уходит в пятки от увиденного, чтобы снова возродиться. Тебя охватывают, обволакивают энергии и излучения икон, множества книг, камней и минералов, колоколов, колокольчиков, бубенцов, необъяснимого содержания тщательно отшлифованных древесных сучков и цельных кусочков дерева, отливающих теплым блеском, рушников с вышитыми красными нитями белорусскими орнаментами, старинной полесской керамики, расставленной на полочках, картинами и двумя чудными портретами Вениамина Бычковского. Думаешь: «Благословенна идея - приехать сюда», которая принадлежит Дмитрию Воронину, познакомившемуся с Вениамином на «Славянской лире». И спасибо Надежде Ворониной, мужественно преодолевшей расстояние от Калининграда в 600 километров за рулем автомобиля.

Усаживаясь на широкую деревянную скамью у стены с двумя окнами за такой же деревянный большой стол, думаю, не только я, но и Дмитрий с Надеждой, ощущаем, что улавливаем какие-то «моменты истины» другого, параллельного городской жизни мира. Глядя, как Вениамин бросает дрова в печь, которую в Беларуси называют грубкой, я, родившаяся в деревне в Могилевской области, узнаю мир, в котором только что оказалась, как родной, теплый, близкий. И одновременно личность человека, сидящего у огня, излучает нечто большее, чем радость встречи и внутреннего родства людей, ищущих, беспокойных, где-то даже неумных. Начинаешь ощущать какое-то переиначивание себя, неотделимое от былого и сегодняшнего, которое хочется назвать «звездными часами» двух дней  в этом старом, тесаном доме, окруженном так много сказавшим безмолвием.

Автор очерка и В.Бычковский во дворе музея.

Как описать это переиначивание? Может быть, словами из рассказа «Межа» Вениамина Бычковского?  «Неожиданная связь с землёй поменяла что-то во мне. Словно стал принадлежать какой-то новой касте людей - не горожанин, но и селянином не назовёшь меня. Что-то между ними. Хорошо это или плохо - не знаю. Но я легко понимаю горожан, и, по-моему, уже разбираюсь в привычках сельских жителей. И чем больше отдаляюсь от своего прошлого, тем сильнее сближаюсь с прошлым этой земли. Стоит увидеть камышовую крышу на окраине деревни, как тут же представляю старую хату, скрипучую дверь с клямкой, а за дверью - крестьянский быт во всём многообразии глиняной посуды, самотканых рушников, деревянных скамеек и пузатых расписных сундуков... Странные ощущения переживаю в деревне: своя жизнь отдаляется, а чужой мир приближается и становится родным. Кажется, я врастаю в эту землю. Как будто раньше жил в какой-то скорлупе и перекатывался по земле как придётся - земли не чувствовал. А здесь, в Полесье, пятками ощущаю мягкость и тепло земли, точно я вылупился и каждой клеточкой почувствовал тёплую грудь Матери-Земли, её заботливые «руки». Особенно сейчас, когда руки родной мамы уже остыли и покоятся на ближнем  погосте».

У древнего дуба: Надежда Воронина, Лидия Довыденко, Дмитрий Воронин.

В большой комнате дома Вениамина стоит письменный стол с компьютером, а стулом служит инвалидное кресло на колесах, висят фотографии его, молодого, поднимающего тяжелую штангу, вынужденного оставить спорт после травмы позвоночника. Есть фотографии, отражающие его увлечение туризмом, которое привело его во множество уголков земли, в том числе в аномальные зоны, оказавшиеся опасными для здоровья, фотографии жены и детей, старинные снимки родителей. Но бросается в глаза большой портрет кисти Дарьи Калмыковой, где Вениамин в красной косоворотке, в соломенной шляпе, опирающийся на косу, отдыхая от косьбы. И в то же время возникает чувство, что опирается он на привычный меч, как защитник земли. Это могучий богатырь и одновременно серебряный ангел с «нездешними» глазами, и также человек мощной силы цветения, как герой его рассказа  «Эпифиллюм», который «может зацвести от небольшого дождя, от тумана, от слезинки росы, от лёгкого дуновения свежего ветра».  И глаза, отражающие близкое полесское небо, свет звезд и луны, как чешуйки куполов строящегося храма, говорят о его одиночестве, как деревья в рассказе «Как у людей». Одиноко стоящие деревья - «здоровей и сильней этих деревьев нет на земле. Только им по плечу жизнь на скалистых откосах и голых вершинах, в выжженной степи и в безводной пустыне. Только их корни способны крушить лёд и камни, только их стволы могут выдержать любой ураган. Эти деревья знают тайну бытия! И они не станут искать спасения под дубом, они не приживутся в рощах и посадках. Их судьба - быть заживо распятыми на скале, заживо сожжёнными в пустыне. Жизнь одиноко растущего дерева есть жизнь пророка».

Родившись в Уфе, после многих странствий он приехал на родину своей бабушки Христины Бычковской (в девичестве Яроцкой) и понял, что нет для него милее этих мест, и это его отчизна: «Только здесь ещё можно услышать звон косы по утрам и тяжёлые вздохи последнего коня на пашне... Вырубленные леса, обезлюдевшие старинные поселения, города - шумные скопления людей, где большинство живёт на чужбине, в то время как все отчизны заброшены. У всех есть родина. Даже крошечная птичка помнит родное гнездо, и куда бы она ни залетала на время холодов, к весне всегда возвращается на родину, порой даже ценой жизни - и всё же по направлению к дому. А ведь летит без карт, без указателей, только по зову сердца! А человек, имея самые подробные карты, указатели на всех дорогах, так часто сбивается с дороги к родному дому...» («Межа»).

Бабушку с дедушкой, как и других жителей,  вывезли с Полесья в окрестности Уфы принудительно в 1914 году, когда началась первая мировая война, потому что здесь, вдоль Огинского канала, проходила линия фронта. Вениамин отвел нас на следующий день после приезда на ухоженное польское кладбище времен первой мировой войны городского поселка Телеханы, где захоронены ее участники с обеих сторон.

День клонился к закату, в тишине медленно опускались на землю редкие желтые листья березы. Мы подошли к могиле униатского священника Болеслава Пачопки, писателя, журналиста, редактора газеты «Беларусъ». Деятельный просветитель края был отцом 7 детей, а его внучка прислала Вениамину биографию Пачопки из Варшавы. Деревянная скульптура, выкрашенная в темно-зеленый цвет, треснула по длине ствола несколько раз, и кажется, что это вызвано силой духа беспокойного писателя. «Это мой предтеча, - произносит Вениамин, -  и мой долг - оформить посвященную ему экспозицию в музее».

А потом мы оказываемся в очень красивом, так любовно ухоженном дворе храма Святой Троицы в Телеханах, известных своей лыжной фабрикой. Этот храм прекрасен, так легко душе и светло в нем. Церковь готовится к вечерней службе, и, приложившись к иконам, мы узнаем еще об одном, дорогом для Вениамина человеке, об отце Иоанне Струковском, построившем храм в 1934 году. Вениамин считает, что его нужно причислить к лику святых, хотя даже памятной доски пока нет. Отец Иоанн отбыл 10 лет лагерей, выжил только потому, что поваром в лагере был человек из Полесья, и был так близок пастве, завещал похоронить его на общем кладбище рядом с прихожанами.

Вениамин подводит нас к старинному большому колоколу, который стоит у стены, потому что треснул, но история его удивительна. Перед наступлением немцев в 1-ю Мировую войну, жители сняли церковные колокола и спрятали. Отыскали колокол только в 60-е годы при земляных работах. В этой церкви есть ещё одна реликвия - это колокол из деревни Бобровичи, который в годы второй мировой войны также был закопан в землю жителем деревни Владимиром Горбач, угнанным в Германию. А когда он вернулся, то откопал этот колокол и передал в Телеханскую Церковь. Мы встретили у Вениамина его сына Ивана, приехавшего навестить родной дом из Калининградской области.

Вениамин рассказывает о своей страстной тяге к колоколам, о том, что, приезжая в какой-то город, идет на колокольный звон, который вызывает у него «мурашки по телу», о своей мечте стать звонарем в часовне-памятнике, которую он строит в деревне Бобровичи недалеко от своего дома. Часовня-памятник в честь великомученицы Параскевы и в память безвинно убиенных жителей четырех деревень: Бобровичи, Вядо, Тупичицы и Красница - всего 1280 человек. Жители были расстреляны гитлеровцами, деревни сожжены.

Возвышенное открытое  место, светлое, чистое. Пока мы с Надеждой покрываем головы, Вениамин  широко распахивает дверь часовни, и нам открывается престольная икона Святой Великомученицы Параскевы, покровительницы полей и скота, целительницы людей от душевных и телесных недугов, дарительницы счастья в любви. Пока еще внутренняя отделка часовни-памятника не завершена, как нуждается в оформлении и колокольня. Долго Вениамин готовился к тому, чтобы начать строительство. Он рассказал, как получил благословение архиепископа, как искал деревянный сруб, из бревен которого не вытянута смола, и нашел его, перевез, сняв крышу, как вместе со своими детьми сам заливал фундамент. Как откликнулись руководители предприятий Телехан, кто материалами, кто рабочей силой, после того, как показал собранный своими руками этнографический музей в деревне Бобровичи, потрясающий богатой коллекцией предметов, связанных с  бытом полешуков. Это ткацкий станок, каменные жернова, вышитая одежда, рушники, сундуки, старинные цимбалы, коромысла, деревянные кадки и плетёные корзины, прялки и ступы, предметы для бортничества и рыболовства. Все расставлено и развешено с огромной любовью, полы устланы вытканными руками полесских женщин половиками. Исчезает чувство времени, и забываешь, какой  сегодня день и год. Музей размещается в строении рядом с домом Вениамина. Во дворе телега, крестьянская утварь, старинная лодка, пчелиные колоды.

Особую гордость составляют археологические находки с места бывшей и так не восстановленной после войны деревни Вядо, которая стояла на месте древнейшего городища, возникшего 9 тысяч лет до н.э.: кремниевые наконечники, стеклянные бусинки, пуговицы, монетки. Земля хранила эти находки в себе, как будто поджидая доброго человека. Это место, имеющее форму круга, доступное сегодня только на лодке через озеро, высокое, песчаное, не зарастающее лесом и травой среди окружающих его болот, привлекает сегодня, тянет к себе Вениамина Бычковского да изредка ученых из Минска.

Полесье - удивительная страна, древностью дышит край. Вспоминаются слова поэта и живописца из Петербурга Александра Тимофеева: «Люби только то, что действительно делать умеешь, люби только ту, без которой тебе не прожить». Наверное, к этому и стремится Вениамин Бычковский, и все же поражает сложность его бытия, рядом с ним не знаешь, что существует, а чего нет. Дни без названия, вне времени, вне географии, волшебный вкус воды из колодца, запах дыма из печи, мелодия смешанного леса за домом, беззвучно говорящие камни. Уха, приготовленная на прощальном костре накануне отъезда. Наш костровик задумчиво спрашивает, обратила ли я внимание на особенность полесского неба. Оно не горизонтально простирается вдаль, а как купол охватывает землю,  рассказывает, как туман поднимается над озером и сразу становится облаком в небе. Мне вспомнилась его сказка «Туман»: «Птицы парили под ним, а он часами мог следить за их полётом и наслаждаться их пением. Туман тянулся к птицам за их преданность и любовь к Земле, что научила их так сладко петь и свободно летать.  «Должно быть, доброе и горячее сердце у Земли», - думал Туман. Когда он приблизился к Земле, он замер, поражённый её красотой. Сквозь прозрачную синеву вечернего неба Туман увидел все линии и возвышения Земли. Серебристые реки были распущены по её плечам и украшены бесчисленными цветами, а лик был в какой-то ажурной, прозрачной дымке от сияния бездонных лазурных морей. Белоснежные ледники едва скрывали полуобнаженные горы Земли. Сердце Тумана разрывалось от аромата Земли, и дрожащими тучками он отважился  коснуться  её лёгкой одежды - зелёного леса». 

Больше всего вспоминается древний тысячелетний дуб, в восемь метров в обхвате, с толстенной корой, в морщины которой помещается ладонь. Местами кора спала, обнажив, как лысину, древесину, с изломанными сучьями, так что на расстоянии воображение рисует, будто там в вышине образовавшееся дупло - это открытый кричащий рот, а сучья обломаны так, что представляются глазами. Вениамин рассказывает, что он в  восторге от этого места, и мы разделяем это чувство, что это центр древнего языческого капища, где поклонялись богам природы, а теперь это место поклонения жителей деревни своим ушедшим предкам, своим корням. «Так я нашёл родину предков и их могилы, - пишет он в рассказе «Исцеление»,  - «вырыл» застывшие документы, увидел окаменелую вечность! Не сосчитать, сколько раз натыкался на колокола, от звона которых мороз по коже...» Далее следует рассказ о том, что однажды на берегу озера он услышал странный звук, как будто стон и скрежет издавал дуб. Придя в деревню, узнал о покойнике. Оказывается, у сельчан есть примета: дуб издает эти неведомые звуки, значит, предупреждает о чьем-то уходе. О чем говорит, кричит, предупреждает дуб? Писатель его слышит так: «Какая-то огромная мощь чудится мне на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы она проломила «стену» в моём сознании. Смотришь на старый дом, и он вдруг, в какой-то миг, останавливает ход времени, точно время провалилось в вечность и утянуло твоё сознание за собой... И тут чудо! Свежесть и ясность во всём, что окружает тебя! Нет привычного времени, нет привычного порядка... Всё в безграничном пространстве!»

На озере возникает мистическое чувство, мысль, что это  священные воды Бычковского, что ты постигаешь еще один неведомый язык. В памяти молитва перед принятием пищи, деревья, камни, колокола... Мечта стать звонарем, а еще открыть галерею примитивной живописи Полесья, написать новые книги обязательно сбудется, потому что это «Достойно радости». Так называется у него рассказ о творчестве, что ведет тебя к изначальности и обретению себя, к жизни, вообще-то доступной всем: «Садясь с рассвета за письменный стол, я всегда вспоминаю косаря среди разнотравья в поле и думаю, с чего начать свою работу? Окидываю взглядом своё «поле» и вижу, сколько  мыслей-сорняков... Всё выкосить! Оставить «поле» чистым для новых образов и слов - для их свободного танца. Срастаюсь с пером, как с косой, и пишу-кошу, пишу-кошу... Остановился, как косарь, залюбовавшийся проплывающим мимо облаком мысли, потом любуюсь пролетающим журавлиным клином изящных слов... И, стряхнув с себя очарование, ещё с большим усердием налегаю на ручку острого пера, сверкающего на моей ниве. Луч солнечного света из окна упал на моё «поле» и напомнил рушник... Вот и время пришло стать ткачом-художником, чтобы из слов соткать орнамент. В орнаменте стараюсь сохранить традиции родного языка, и все слова, как челночки по волнам, ткут мой «рушник» с неизменным замыслом - дороги в небо! Ещё немного - и закончу».

Вениамин готовится к встрече новых гостей. К нему постоянно кто-то приезжает: художники, музыканты, архитекторы, ученые из России, Беларуси, Польши, Германии, Израиля... Возможно, они тоже приравнивают свои поездки к паломничеству.

Попрощались... В  бликах окна машины мне увиделось, будто на верху палочки, которую Вениамин обнимал двумя руками, горит лучистая звезда, упавшая с ночного неба-купола. Это моя фантазия, а реальность -  в отсутствии сомнений в его праве вести других, готовых к собственному выбору, потому что откуплено оно собственным уроком, оплачено собственным действием, смелым вызовом забывчивости, ведь табу на память - это отсутствие побед. До нового Вместе!

Лидия Довыденко